воображала Элка.

— Витек, — сказала Наташка, загораживая ему дорогу на белой линии, —

извини, конечно. Мама никак не найдет две золотые ложки. Ты, наве 2

рн1о 8

е, пошу-

тил? — Ты что?
– растерялся он. — Да я у тебя не был ни разу.

— Ну что ты, Витек, здесь не милиция. Зачем отказываешься?

— А зачем он к тебе пойдет? — нахально спросила Элка. — Про вас в

стенгазете все написано.

— Ложки — ерунда, — продолжала Наташка. Элку она как будто и не

видела. — А помнишь, ты меня на черном ходу обнимал? У меня теперь все

коленки в пупырышках. Ты заразный?

— Врет она все, — пролепетал Витек. — Не было этого.

— А может, показать, где ты меня трогал?

— Давай, — сказала Элка. — Слабо показать?

— Сколько? — не отступала Элка.

— Три рубля.

— Давай!

— У меня нет, — сказал Витек, — ты же сказала, чтобы я билеты в кино

купил. Может, сбегать домой?

— Беги! — захохотала Наташка. — Беги воруй, пока трамваи ходят. И

чувиху свою захвати. А то думает, если папа генерал, так она самая умная! У,

воровка!

...Через несколько минут Наташка стояла перед старым особняком. Ом был

расположен полукругом, и на улицу выходили только крылья. Перед домом —

клумба и чей-то бюст. У входа поблескивала красная с золотом табличка.

Дверь бала не заперта, и Наташка вошла в прохладный, со сводчатым

потолком вестибюль. Здесь украшений не было никаких, но налево, в арку, перед

которой в старом, массивном кресле сидел милиционер, была видна мраморная

лестница с золотыми шишечками на каждой ступеньке.

— Тебе чего? — спросил милиционер. — Рабочий день окончен.

— А мне срочно нужно.

Через его плечо Наташка увидела стену второго этажа, над лестницей на

желтом фоне между белыми полуколоннами были нарисованы гирлянды из каких-

то цветов и птиц.

— Отец пьет, что ли?

— А вам-то что? Вы не пьете?

— Спокойно. Выйди на улицу и там ори, если хочется.

— А если он дом подожжет? — спросила Наташка.— Вы будете отвечать?

— А ты ему спички не давай! Прячь от папы спички!

— Смешно, да? А небось на собраниях выступаешь.

— Спокойно, — сказал милиционер, смех все еще не отпускал его, но он

потянулся к телефону, висевшему па стене — Владимир Наумович? Дежурный

говорит. Здесь девочка просит принять по личному вопросу. Слушаюсь. Живо! —

сказал он Наташке. — По коридору третья дверь. А про спички я тебе точно

говорю. Прячь спички от папы.

Стены в коридоре были такие же красивые, и даже двери были расписаны.

Наташка случайно посмотрела подлоги и ахнула — на полу черные змейки

сплетались и такие узоры, что их, наверное, и на бумаге нарисовать трудно, а тут

все из дерева выложено. Половицы скрипели громко и весело.

И кабинете Наташка чуть не ослепла. Стены, покрытые томно-коричневым

бархатом, были затканы золотыми розами. Люстра была как букет — стебель и

ветки золотые, а цветы и бутоны хрустальные, казалось, дунь на них — и

зазвенят. Вдоль стен выстроились низенькие кривоногие стулья, с их темных

спинок сбегали золотые завитушки.

— Здравствуйте, меня зовут Владимир Наумович, — длинный и худой

человек, сидевший над бумагами, показал Наташке на стул.

— А меня Шура Бутылкина,— сказала Наташка.

— Ну и прекрасно. Как живете, Шура Бутылкина? Что у вас новенького?

— Ничего. Все по-старенькому.

— В школе учитесь?

— Нет, надоело.