Он погасил в пятой квартире котёл, шарахнул за собою дермантиновой дверью, бодро взбежал по лестнице, но вызванный разговором прилив сил пошёл на убыль, на верхней площадке лестницы Ключик остановился. Они дождутся, если захотят. Свидание состоится, если они сочтут нужным. Все эти грибы, комсомольцы-добровольцы, дикторские голоса, чёрные очкастые типы - всесильны и бессмертны. Дадут нужные указания и спустятся в колодец, если будет необходимо. Займутся лично любым вопросом. У них есть каналы. Они продвинут кого надо, чтобы потом при случае позвонить ему и сказать: комсомолец! Надо! И он по старой памяти ответит - есть! Потому что знает: они не терпят полумер, у них есть каналы. Каналы у них всегда были, есть сейчас и будут всегда. О статусе не стоит беспокоиться, замажешься в грязи - не беда. Отмоют бензином, погрозят пальчиком - Не будь разиней! В магазин вернём!
– и ты не только в корзину полезешь, ты... Да, полумер они не терпят, если что, вырвут с мясом не только звонок. И значит, дорогой бывший артмастер, придётся привыкать к мысли, что художества твои они до времени только терпят, а когда у них кончится терпение... Что они сделают?

– Мне всё равно, - устало сказал Валентин и вошёл в квартиру, подключенную из начальственной милости к городским сетям.

***

Он потерял счёт времени. День ли, ночь - было ему безразлично. Рутинно потреблял продукты, поставляемые городом, исправно сбрасывал отходы. Попыток выглянуть в Сеть больше не делал, не потому что боялся, а просто внешний мир стал ему неинтересен. Читал без охоты и мимо текста - мозги закаменели. Пробовал рисовать, разыскав для этого в кладовке отцовскую пастель, но из этого ничего не вышло. Что рисовать? Стены колодца? Собственные портреты? Натюрморты из банок тушёнки и пачек с овсяными хлопьями? Вот уж действительно мёртвая натура. Однажды, проснувшись... на рассвете? посреди ночи? в полдень?.. он понял, что и сам превращается в натюрморт. Надо было встряхнуться. Он пустился в привычный обход хорошо вытопленных помещений, ища занятие - какое угодно, лишь бы не пялиться тупо в дежурную книгу, и в кухоньке Ядвиги Адамовны споткнулся о брошенный за ненадобностью топор.

– То, что надо, - довольно сказал он.
– Плевать, что не нужны дрова. Милость начальства - штука такая: сегодня есть, а завтра съест. Запас дров не помешает.

Во дворе было светло. То ли утро, то ли вечер. Ключик с наслаждением втянул сухой морозный воздух: "бог знает сколько времени на улицу не казал носа", - помахал топором вместо разминки и принялся отковыривать дверь пристройки. Намокла, забухла и примёрзла. В логове Вельзевула всё было по-прежнему. Зиял провал, из него валил пар. Со стены свисали сосульки, с них мерно капало в черноту. Трубное жерло встретило Валентина рокотом; он вслушался, но определить источник шума не смог - звуки стихли. Минуты через две или три, когда он, отодрав доску, искал, куда бы её бросить, из преисподней снова вынесло каменный рокот. "Да это колёса по рельсам!
– сообразил Валентин.
– Метро? Проложили новую ветку? Или от старого тоннеля по фундаменту передаётся? То-то вечерами слышно, как поезда ходят. Можно было раньше догадаться, а то - придумал: землетрясение, толчки, афтершоки..." Он разобрал настил в спальне Вельзевула. Теперь какой угодно человек, не только среднего, но и крупного телосложения мог без труда попасть в трубу. Ключик сунулся туда - тьма показалась ему непроглядной, тёплой и сырой, пахла стоялой водой, ржавчиной и мокрым бетоном.

– Без фонаря лезть - думать нечего, - гулко сказал Валентин Юрьевич и упятился обратно.

Он выволок во двор доски, примерился пилить, но, глянув мельком на восточную стену колодца, бросил ножовку. К унылому боку бактобетонного монстра прилеплены были рельсы - снизу доверху, с редкими перекладинами вместо шпал. Если бы поезда могли ездить по отвесным стенам... Валентин глянул вверх. Там, у кромки стены, висела на рельсах стеклянная кабинка лифта.

– Кто и когда поставил подъёмник?
– громко спросил, озираясь, Ключик.

Зачем кому-то понадобилось устанавливать сообщение между крышей сотового дома и дном двора-колодца, он не спросил просто потому, что вниманием его завладело ещё одно улучшение, произведенное неизвестно кем, когда и зачем. На углу дома красовались новые шикарные таблички: первая - с названием улицы, вторая - с номером дома и третья, официального вида, с гербом. Подойдя ближе, Валентин Юрьевич прочёл: "Музей коммунального быта", - рельефно и крупно, а ниже, буквами помельче, пущена была какая-то дьявольская аббревиатура, расшифровать которую Ключик не смог, не хватило фантазии. Вероятно, то было название организации, взявшей под крыло музейный дом на Девичьей улице.

Глава восемнадцатая

Валентин Юрьевич Ключко самозабвенно рубил дрова. Выхакивал облачка пара, разлетевшиеся поленья подбирал и кидал в кучу, под стену пристройки. Нет лучше средства от апатии, чем рубка дров. Ключик увлёкся: ломота в пояснице, занозы в ладони - пустяки. "Хак!" - топром, - "Стак! Стак!" - одно за другим в кучу занозистые полешки, - "Фху!" - пар изо рта. Вошёл в ритм, работал шумно, подстать паровому локомотиву, поэтому не заметил, как пришёл в действие локомотив электрический. Только когда колокольчиком прозвенел сигнал остановки, и разъёхались прозрачные двери похожей на аквариум кабины лифта, Ключик оглянулся.

– Шклац!
– щёлкнул затвор.

Ключик смигнул, прикрылся топором от вспышки. Дурацкое положение для хозяина дома - согбен над кучей дров, упирается рукою в колено, физиономию прячет за топором. Фотографу, тем не менее, ракурс показался удачным, - двор озарился серией вспышек. Все фазы распрямления спины, все нюансы мимики Ключко Валентина Юрьевича, все промежуточные положения топора - всё это было подмечено, схвачено и сохранено для истории. Финальный кадр вышел просто великолепно: волосы у хозяина дома всклокочены, глаза чуть не с чайное блюдце, рот открыт; клетчатая рубашка расхристана, торчит из-под расстёгнутой куртки; тёртые джинсы в деревянной пыли, пузыри на коленях; в правой руке топор. Бедный студент на утренней разминке. Злосчастный Родион.

Из стеклянной кабины во двор вывалила толпа - так показалось затворнику, - на самом деле всего-то семеро.

Две низкорослые азиаточки, друг от друга неотличимые, в одинаковых дутых зимних костюмчиках и вязаных шапочках, вертлявые, обе с чудовищными фотоаппаратами наперевес, - из кабины выскочили цирковыми собачками, за собою вытащили угрюмого сутулого типа в тулупе поверх унылой визитки. "Переводчик", - догадался Валентин Юрьевич.

Неопределённого возраста пара - определённо муж и жена, - сухие, какие-то даже суковатые, в мохнатых треухах, "алясках" и негнущихся джинсах, сунутых в унты, вышли следом, высокомерно поглядывая под ноги. Надо полагать, они боялись вступить во что-нибудь непотребное, из-за чего напоминали цапель на болоте. За ними выкатился толстячок, сплошь затянутый в чёрную кожу, - их переводчик. Посверкивая во все стороны чёрными квадратными очками, он шевелил нижней челюстью, словно бы проверял готовность речевого аппарата.