Хайнэ прикрыл глаза.

«Хатори сам всё время пытался куда-то меня вытащить — в столицу, в этот самый дворец, в гости к Марик… Но как только у меня что-то начинает получаться, он злится», — невольно подумал он, чувствуя, как сомнения, однажды зарождённые, начинают расти и крепнуть.

— Пойдёмте обратно, — сказал Астанико. — Полагаю, что гости уже разошлись, а Онхонто вас ждёт.

И Хайнэ оставалось только последовать за ним.

Глава 10

После того, как Хайнэ вернулся, его сразу же отвели в другой павильон — очевидно, тот, в котором поселили Онхонто после его торжественного въезда во дворец.

На этот раз его, не спрашивая, усадили на носилки, и это было большим облегчением.

Слуги пронесли их по коридорам — не таким широким, как в главном павильоне, однако отделанным с ещё большей роскошью. Стены, в основном, состояли из разноцветного стекла, которое подсвечивалось откуда-то изнутри, и в результате каждый зал сиял оттенками нового цвета, однако больше всего здесь было золота. Оно блестело повсюду: в нитях ковров, в позолоте мебели, на узорах шёлковых занавесей.

Окон в павильоне не было, однако светильников, которые горели, судя по всему, круглые сутки, было так много, что от их яркого, неестественного, золотого света болели глаза.

А слуги проходили всё новые и новые коридоры. В какой-то момент Хайнэ показалось, что в павильоне построен настоящий лабиринт, он запутался и прикрыл глаза, а когда открыл их спустя несколько минут, то увидел, что Онхонто идёт впереди носилок.

Тот появился неслышно, как кошка, и так же неслышно продолжил идти, мягко ступая по золотому ковру — только чуть шелестела дорогая, тяжёлая, расшитая драгоценностями ткань, волочившаяся следом за ним. Парадную накидку, подол которой растянулся бы по полу на десять сян или больше, Онхонто снял, однако под ней, как оказалось, было несколько нижних платьев, не менее богато украшенных.

Хайнэ подумал, что если бы обрядить в подобные одеяния его собственное, худое, слабое и изувеченное тело, то он попросту не выдержал бы их тяжести и рухнул на пол.

Однако походка Онхонто была такой лёгкой, как будто он был в одной рубашке.

Наконец, путешествие по длинным, запутанным, слепящим роскошью коридорам закончилось, и Хайнэ внесли в большую, изящно обставленную комнату.

Золота здесь не было, зато было большое окно, распахнутое во всю ширь, и Хайнэ с наслаждением вдохнул ночной прохлады.

Слуги помогли ему спуститься с носилок, усадили в кресло и, поклонившись, молча выскользнули из комнаты.

Онхонто, до этого стоявший неподвижно, внезапно взмахнул рукой.

— Моя… опочив… — он остановился, явно силясь вспомнить нужное слово, и, так и не вспомнив, продолжил по-другому: — Мы здесь спать.

То, как он произносил слова чужой речи — с акцентом, нарушая правила языка, коверкая окончания — вызывало у Хайнэ улыбку и какой-то непонятный трепет.

Но не успел он подумать, что ему хочется слушать этот странный выговор и дальше, как двери снова распахнулись, и на пороге появились две девушки в одеяниях жриц.

— Это Лу, — бесстрастным голосом произнесла первая. — Она будет переводить для вас слова Господина.

Вторая девушка поклонилась с таким же равнодушным видом.

Хайнэ поймал себя на том, что испытывает разочарование, однако Онхонто явно обрадовался тому, что отпала необходимость вспоминать чужеземные слова, и быстро, певуче заговорил на своём языке.

Вероятно, это какой-то древний язык, почему-то подумал Хайнэ.

Древний и удивительно красивый. Язык, в котором каждое слово как песня, а каждая песня — как хор небесных духов, деймонов, жителей Звёздного Океана, прославляющих красоту и величие мироздания.

— Господин спрашивает, хотите ли вы остаться в этой комнате с ним или будете ночевать в соседней, — перевела девушка.

Хайнэ, пребывавший в уверенности, что всё уже решено за него, замер в растерянности.

Онхонто подождал какое-то время, а потом заговорил, и в голосе его звучала, как раньше, улыбка.

— Господин говорит, что если вы не можете решить, то оставайтесь здесь, пока вам хочется. Слуги приготовят для вас соседнюю комнату, вы сможете уйти туда, как только пожелаете.

«Выходит, я вовсе не заперт здесь, как в клетке, и могу делать то, что хочу», — подумал Хайнэ.

Он поклонился — вышло чересчур поспешно и неуклюже, и Онхонто рассмеялся, но смех его не был обидным.

— Вы… не бойтесь меня, — ласково произнёс он, снова переходя на чужой для него язык.

Хайнэ подумал: какой между ними всё-таки контраст. Калека, которому каждый шаг даётся с трудом, и который даже поклониться непринуждённо не может, и этот чужеземный принц, чьи движения легки и грациозны, как у божества, и чья речь льётся, словно песня, сколько бы он ни запинался и ни коверкал слова.