Свет многочисленных бумажных фонарей, развешенных по периметру восьмиугольного потолка, хорошо разгонял мрак; прикреплённые к ним колокольчики на длинных лентах мелодично позвякивали, чуть раскачиваясь на ветру.

Хайнэ уселся на подушки, почувствовав облегчение — и физическое, и моральное: оказаться одному посреди огромного тёмного сада было страшновато, но здесь, в центре залитой мягким светом беседки, оказалось уютно и спокойно.

Взгляд Хайнэ упал на письменные принадлежности.

Вероятно, кто-то наслаждался в этой беседке природой и тишиной, пользуясь относительной удалённостью от дворца; может быть, писал стихи.

Взяв со стола несколько лежавших на нём свитков, Хайнэ развернул их, однако листы оказались чистыми, неисписанными.

Если кто-то принёс бумагу сюда, чтобы писать на ней стихи, то, очевидно, в какой-то момент вдохновение его покинуло.

— Сочувствую, — пробормотал Хайнэ, чуть усмехнувшись. — У меня тоже так бывает.

Впрочем, сейчас он, наоборот, ощутил прилив энергии, подумав о том, что должен как можно скорее написать для Марик новую повесть.

Эта беседка и в самом деле располагала к вдохновению — тихий звук колокольчиков, шелест листвы, золотистый мягкий свет фонарей, имевший мало общего с парадной роскошью дворца, приносили отдохновение уму и телу и настраивали на мечтательный лад.

Очевидно, днём здесь было ещё лучше, но сейчас, в середине ночи, всё вокруг казалось каким-то призрачным, ирреальным, мистически-красивым, и в этом было особое очарование.

«Не думаю, что пропажу нескольких чистых листов кто-то заметит», — подумал Хайнэ, склонившись над столиком.

Название родилось у него первым, и от него уже пошло всё остальное.

«Полуночные любовники» — вывел он на чистом листе и, не удержавшись, приписал рядом — «Энсенте Халия».

На мгновение он представил, как будет выглядеть титульный лист новой книги — вот это название, имя автора и иллюстрации. А почему нет? Никто так не делает — рисунки прямо на титульном листе, но Энсенте Халия уже зарекомендовал себя как новатор, стоит и дальше продолжать в таком же духе. Нужно будет найти хорошего художника и попросить его изобразить красивый ночной пейзаж. Вот именно такой, как он видит сейчас — сплетённые и посеребрённые лунным светом ветви деревьев, глубокая темнота неба… а ещё там будет гладь озера и две птицы, взмывающие вместе над водой в невиданном и прекрасном танце.

Это будет мистическая, красивая и очень откровенная история — о людях, превращающихся по ночам в птиц, и о полуночном свидании, которое происходит за час до восхода луны.

Марик проберёт дрожь, когда она начнёт читать, и, может быть, хотя бы таким образом он сумеет подарить ей наслаждение.

Позабыв обо всём, Хайнэ принялся писать.

Сколько времени прошло, он не знал, однако к тому времени, как луна снова зашла за облака, был исписан уже пятый лист. Свидание было в самом разгаре; любовники скинули одежды.

Подул холодный ветер.

— Ай-яй-яй, — вдруг сказал кто-то за спиной насмешливым, крикливым, неестественно тонким голосом. — Человек, взявший себе имя в честь пророка Милосердного, пишет такие непристойные истории, ай-яй-яй! А ведь Энсаро говорил о том, что человек, жаждущий единения с Богом, должен быть чист и душой, и телом, что он должен отказаться от плотских удовольствий и, в первую очередь, от мыслей о них! Как нехорошо!

Хайнэ помертвел.

Медленно, очень медленно выпустил из рук кисть, и уставился остановившимся взглядом в темноту сада. Ужас до такой степени сковал его члены, что он не мог заставить себя повернуть голову и посмотреть на говорившего.

— Нет, смешно! — поправился незнакомец. — Это смешно! Он вообразил, что получил сегодня откровение, и сотворил молитву Милосердному, а вслед за этим растянулся среди цветов и ласкал себя до умопомрачения, воображая любовное свидание! Ахха-ха-ха-ха, ха-ха, ха-ха, давно я так не смеялся!

К ужасу Хайнэ примешался жгучий стыд.

Великая Богиня, он видел! Но кто это?..

С великим трудом он заставил себя повернуться.

Стоявший позади него человек выглядел очень странно. Одет он был в такой наряд, какой носили, наверное, лет пятьсот, а то и больше тому назад: лиловые штаны-шаровары, верхняя короткая кофта-безрукавка из тёмного материала без узора, нижняя накидка, одетая под неё — из светлой, очень тонкой, расшитой маками и ирисами ткани, с менее широкими, чем по нынешней моде, но очень длинными, достававшими почти до земли рукавами.

Длинные волосы белоснежного цвета венчал высокий остроконечный головной убор; на шее болталось несколько ожерелий и бус, к тонким цветным ремешкам, перевязывавшим пояс, были подвешены какие-то диковинные фигурки и колокольчики.

«Как я мог не услышать, что он подошёл ко мне?!» — в смятении подумал Хайнэ, поглядев на них.

Лицо мужчины покрывал слой такого густого белого грима, что оно почти ничем не отличалось от маски. Две лиловые точки бровей, ярко-алый рот, растянутый в жутковатой улыбке — всё было нарисовано красками. Даже глаза, единственное живое на этом лице, казались неестественными, похожими на щели, проделанные в картонной маске ножом.