Это и был тот самый полубезумный шанс спасти Хатори, на который он рассчитывал.

Единственный козырь в его рукаве.

Наконец, он это сделал.

— Предположим, ты рассказал Манью правду о нём самом, аххаха, — проговорил волшебник своим привычным насмешливым тоном. — Что ж, значит, Манью придётся отплатить тебе тем же самым, потому что Манью всегда платит свои долги. Манью тоже расскажет тебе правду, ты готов её услышать?

— Да, — пробормотал Хайнэ, не совсем понимая, что он имеет в виду.

— Тогда иди сюда, Хайнэ Санья, Энсенте Халия Всепрощающий. — Маньюсарья улыбался; глаза-щёлочки щурились. — Иди сюда и смой с Манью этот грим. Тогда ты увидишь, что Манью представляет из себя на самом деле. Ты увидишь, скрывается ли под его маской Хаалиа, брат Энсаро… или, может быть, это кто-то другой.

Улыбка нарисованного рта стала ещё шире.

Он вновь опустился в плетёное кресло, расслабленно положив обе руки на подлокотники, и чуть запрокинул голову, с видимым удовольствием прислушиваясь к пению щебетавшей в клетке птицы.

Хайнэ, чуть помедлив, приблизился.

Он увидел перед собой на низком столике сосуд с маслянистой жидкостью и рядом с ней — носовой платок. Намочив его, он протянул руку к загримированному лицу и задрожал: ему вдруг представилось, что, смыв этот грим, он вновь увидит то, что мелькнуло на мгновение в страшном видении — обгоревший, изуродованный, оживший труп.

Но господин Маньюсарья, усмехнувшись, схватил его за подбородок, впившись длинными ногтями в щёку и как будто говоря: смотри, смотри, не вздумай отворачиваться.

С искривившимся лицом Хайнэ провёл носовым платком по чужой щеке, покрытой слоем белоснежной краски.

Медленно, сквозь растворявшийся грим, перед ним стали проступать очертания чужого лица… нет, хвала Богине, не изуродованного.

Почувствовав облегчение, Хайнэ стал дышать медленнее, спокойнее.

Он отмывал от краски бледный лик совсем ещё не старого человека — даже наоборот, очень юного, довольно красивого. Чётко очерченные брови, резко контрастировавшие с очень белой кожей, такие же тёмные глаза, в страдании искривлённый рот, аристократически тонкая переносица, прямой нос…

Хайнэ замер, вдруг что-то почувствовав, но это «что-то» было ещё на грани мучительного предчувствия, а не осознанной мысли.

Лишь когда он случайно задел рукой шапку господина Маньюсарьи, и та полетела на пол вместе с белыми волосами, оказавшимися париком, а по плечам Манью рассыпались угольно-чёрные пряди, Хайнэ всё понял и, не сдержав крика, отпрянул назад.

Юноша в одежде господина Маньюсарьи и с лицом Хайнэ Саньи поднялся с места и, характерно припадая на одну ногу, принялся ходить взад-вперёд по беседке.

— Хатори мой друг и брат и, между тем, спал с той женщиной, которую я люблю больше всего на свете, — произнёс он, глядя куда-то вдаль. — Разве могу я простить его за это?! Ну и что же, что я сам об этом его попросил. Разве он не должен был догадаться о том, что на самом деле я вовсе этого не хотел? Разве имеет значение всё, что он для меня делал, раз он не может угадать все тайные стремления моей души, все мои глубокие переживания? Он не имеет ни малейшего понятия обо мне настоящем! К тому же, это он виноват во всём, что со мной случилось. После того, как он потащил меня в Нижний Город, я заболел — значит, это Хатори виноват во всём, во всём, во всём! Я хочу, чтобы он расплатился за это; он — предатель, а вовсе не мой друг!

Лицо юноши перекосилось от злобы — и вдруг совершенно переменилось, приобретая пародию на одухотворённость. Он сделал такой жест, как будто бы разворачивал письмо.

— Ах, мне наконец-то написала госпожа Илон, — проговорил юноша мечтательным голосом, полным слащавого восторга. — Может быть, это именно она — та сужденная мне женщина, которая поймёт все глубины моей души и разделит со мной мои мечты? В таком случае я, конечно же, отберу её у Никевии. Ну и что с того, что я назвал его другом? Госпожа Илон всё равно его не любит!

Он отложил письмо в сторону, прошёлся ещё несколько раз по беседке и вдруг в бессилии сжал кулаки.

— Проклятый, ненавистный, отвратительный мне Хаалиа! — закричал он. — Как он смел не спасти своего брата, как мог позволить ему умереть? Как он мог получить бессмертие и жить, наслаждаясь жизнью, после того, что сделал?! Где его заслуженное наказание, почему мир так несправедлив, почему подлец ушёл от возмездия судьбы?

Он упал на колени, вскинув руки к небесам в патетическом жесте, а потом глубоко вздохнул.