Однажды что-то такое с ним уже было — когда он в последний раз гулял по саду с Онхонто, но тогда средоточие любви было именно в нём, в его прекрасном спутнике, а теперь эта любовь как будто рассеялась и обнимала собой всё вокруг.

И была она не волнующей, как тогда, а тихой, лишённой какого бы то ни было восторга, немного печальной и заполнявшей его целиком, как заполнял солнечный свет пустынные просторы дворцового сада.

«Настоящее счастье всегда бывает незаметным, — пришло Хайнэ в голову. — Едва уловимым… Чтобы ощутить его, нужно долго вслушиваться в тишину и всматриваться в трепет листвы от порывов ветра».

И ещё:

«Какая разница, хорош я или плох, жалок или велик. Всё это теряет малейшее значение, когда глазам открывается красота мира».

Так он постоял немного возле дерева, а потом принялся подбирать с земли опавшие листья, осторожно отряхивая их от снега.

Руки чуть-чуть покалывало от мороза, а щёки обжигало почти что зимним ветром, и что-то во всём этом было такое же новое, удивительное.

Собрав свой букет, Хайнэ передохнул, полюбовавшись жаром отцветающих осенних красок у себя в руке, перехватил поудобнее трость и принялся медленно взбираться по высокой лестнице, ведущей в главный павильон.

Коридоры его в этот утренний час были так же пустынны, как и аллеи в саду.

Хайнэ хотел было отнести свой букет Онхонто, но на полдороге внезапно развернулся и, помедлив, пошёл в другом направлении.

С трудом распахнув тяжёлые, массивные двери, он остановился на пороге и замер.

— Вы? — проговорил Главный Астролог, поднимая голову. — Что вам здесь нужно?

Хайнэ помолчал.

— У вас есть ваза? — спросил он, наконец, и приподнял руку, показывая свой букет.

Астанико посмотрел на него наполовину удивлённо, наполовину раздражённо, однако встал из-за стола и подошёл к книжному шкафу.

— Такая вам подойдет? — спросил он равнодушным тоном, протягивая Хайнэ узкую вазу горчично-жёлтого цвета с узором из геометрических линий.

— Да, — кивнул Хайнэ и, проковыляв к столу, стал составлять свои листья в вазу. — Смотрите, какое красивое сочетание оттенков. А если бы вы раскрыли шторы, то, мне кажется, получилось бы ещё лучше.

Астанико, помедлив, распахнул тяжёлые занавеси, наглухо закрывавшие большие окна, и солнечный свет хлынул в комнату.

— Теперь вы довольны? — осведомился он чуть насмешливо.

Хайнэ молча смотрел на танец пылинок в столбах солнечного света; в кабинете Главного Астролога было довольно пыльно и неопрятно, но сейчас, в лучах яркого света эта грязь почему-то не казалась отталкивающей — наоборот. Астролябии, книги с разноцветными корешками, листы меловой плотной бумаги, изрисованные натальными картами и в беспорядке разбросанные по столу, отвечали на прикосновение солнечных лучей золотистым блеском.

— Я сейчас подумал, что вы, в силу своих отношений со звёздами, вероятно, любите темноту и ночь, — проговорил Хайнэ, не отрывая взгляда от осеннего букета на столе, казалось, вспыхнувшего под лучами солнца ярким пламенем. — Но рассвет бывает также очень красив. Только посмотрите.

Астанико смотрел на него, скрестив на груди руки.

— Послушайте, Хайнэ, хватит валять дурака, — наконец, сказал он холодно. — Прекратите этот фарс — вазы, рассвет, красота и гармония… Говорите прямо, зачем пришли. Укорять меня своим видом невинной жертвы? Просить о спасении для брата? Заявлять, что всё ещё не сдаётесь и верите в мои лучшие качества? Сказать по правде, я поражён вашим упорством. Но лучше бы вы применили его в каких-нибудь более подходящих целях.

— Я правда не знаю, зачем я к вам пришёл, — возразил Хайнэ, дотронувшись до одного из листьев. — Мне просто захотелось принести вам букет, вот я это и сделал.

— И вам не кажется, что это безнравственно — продолжать общение с человеком, который отправил на смерть вашего брата? — приподнял брови Астанико. — Ладно бы вас самого. Но какое право вы имеете прощать человека за горе, причинённое не вам лично, а вашим близким?

Хайнэ закрыл глаза и прислонился к стене.

— Я не хочу думать о том, как должен относиться к вам, — проговорил он. — Тем более, сейчас. Знаете, мне кажется, люди слишком много оценивают — себя, других, своё отношение к другим людям, отношение других людей к себе… Я не говорю, что это неправильно и ненужно — может быть, это именно то, что отличает человека от животного — но иногда без этого намного проще. Если отказаться от этого хотя бы ненадолго, то можно почувствовать…

Он осёкся и немного неуклюже опустился на пол, придерживаясь рукой за стену.

— Почувствовать что? — раздражённо спросил Астанико несколько минут спустя. — Если уж начали, то договаривайте!

— Я сейчас испытываю такое странное ощущение, — признался Хайнэ. — Я как будто в другом мире и в другом теле, и всё по-другому, и всё так просто. Просто любить всё на свете, просто не бояться, не сомневаться… Я знаю, что это ненадолго, но мне так не хочется… возвращаться к себе прежнему.

Он вздохнул и, подперев рукой щёку, задумчиво посмотрел куда-то вдаль.