Шрифт:
И в этот момент он вспомнил — вспомнил не разумом, но телом, ту свободу, которой пользовался когда-то давно, умея бегать быстрее ветра и прыгать с огромной высоты.
Это было так же просто и естественно, как естественно для птицы взлететь, даже если она расправляет крылья в первый раз в жизни.
Это было — легко.
Хатори-птица полетел к волшебнице, раскрывшей навстречу ему руки, и сел к ней на плечо. Он хотел было оглянуться, чтобы посмотреть как там Хайнэ, но почему-то заныла шея, не желавшая привычно изгибаться.
Стиснув зубы, Хатори попытался ещё раз — и очнулся на сыром полу подземелья.
Тело болело так, как будто ему всю ночь приходилось таскать и ворочать глыбы камня.
Он приподнялся, пытаясь понять: приснилось? померещилось? произошло на самом деле?
Но тельца мёртвой птицы, зарытого в солому, больше не было…
Или это жрицы забрали труп из камеры, предварительно опоив узника сонным зельем?
«Когда-нибудь я это узнаю, — решил Хатори. — Когда выберусь отсюда».
Где-то далеко вверху зазвонил гонг, который возвещал полдень.
Ещё через какое-то время — по внутреннему отсчёту Хатори, через полчаса — прибежала, запыхавшись Иннин.
— Всё будет в порядке, — сообщила она дрожащим голосом. — Я не сумела устроить, чтобы мы смогли бежать, но всё будет хорошо… должно быть так. Они попытаются тебя сжечь, но огонь не подействует, и им придётся принять это как желание Великой Богини. Не бойся.
— Да я и не боюсь, — улыбнулся Хатори, взяв её за руку. — По-моему, ты сама боишься куда больше.
Иннин как-то жалко улыбнулась и опустила голову.
Она была очень напряжена.
Нежность, которую испытывал к ней Хатори, была немного другой, чем к Хайнэ, но также сильной. Тот мир, в котором она будет его женой, а он — их общим любимым братом, почти что ребёнком, казался ему отвечающим всем его желаниям и чувствам.
— Я тебя люблю, — сказал он неожиданно для себя.
— И я тебя, — пробормотала Иннин, сжимая его пальцы.
Не сказав больше ничего, она исчезла, а Хатори вновь сел на пол камеры и приготовился ждать, когда за ним придут.
***
— Рано или поздно вы всё равно добьётесь полнейшего и окончательного краха семьи Санья. Нет никакого смысла торопить события и казнить калеку сейчас, когда у нас нет безоговорочных доказательств его вероотступничества, — вкрадчиво прошептала госпожа Агайя на ухо Императрице.
Та молчала, уставившись потемневшим от злости взглядом в стену.
— Твой брат обещал мне достать доказательства его вины, — проговорила она, наконец. — Только на этом основании я и позволила ему быть обвинителем!
— Мой брат — просто глупый самонадеянный мальчишка, — бледные губы госпожи Агайи искривились. — Все мужчины таковы, уж мы-то с вами это знаем. Презренные, недостойные, низшие существа.
Таик прикрыла глаза; на мгновение ей показалось, что кто-то когда-то уже говорил ей эти слова.
Но кто? Мать?
— Знаете, я расскажу вам смешное, — продолжила, тем временем, её наставница. — Мой брат влюблён в одну из жриц, но та отказывала ему, прикрываясь клятвой жрицы, в то время как сама давно спала с другим мужчиной. Так вот мой брат сходит с ума и ради того, чтобы заслужить её благосклонность, и затеял весь этот процесс. Как глупо, не правда ли?
Как ни зла была Таик, но это известие заставило её криво усмехнуться.
— Да… и в самом деле, — медленно и с презрением проговорила она. — Мужчина — это павлин. Всё, на что он способен — горделиво распушать хвост перед избранницей и ходить вокруг неё, пытаясь заслужить расположение.
— Женщины не таковы, — сказала Агайя, обнимая ей одной рукой за плечо. — Только женщина способна на настоящую любовь.
— Помассируй мне плечи, — приказала Императрица, приспуская верхнюю накидку.
«Да, это правда, — думала она, пока умелые руки наставницы растирали её затёкшие мышцы. — Я могла бы дать ему настоящую любовь, если бы он этого пожелал. Но он отказался, потому что презирает меня. Что ж, пусть продолжает презирать и дальше, я постараюсь сделать так, чтобы у него было для этого достаточно поводов. Надеюсь, эта казнь послужит ещё одним из них. Он ведь просил за брата своего калеки. Пусть видит, что мне наплевать на его просьбы».