— Долго, — ответил ему кто-то. — Три дня. Иногда останавливается, потом снова припускает. Ты три дня лежал без сознания.

Хайнэ не видел, кто говорит, хотя глаза его были открыты.

Он потянулся к светильнику, потому что ему было страшно в темноте — и теперь всегда будет страшно — и тут вдруг обнаружил, что в комнате уже горит свет.

Все движения давались ему с большим трудом, как будто он и впрямь находился под водой.

И всё-таки он заставил себя спросить:

— Как он?

— Кто? — удивился кто-то, оказавшийся сестрой.

Ответ этот произвёл действие, подобное разряду молнии. Хайнэ подскочил на месте, силой выброшенный из своего состояния, как будто обволакивавшего его мягкой пеленой.

«Ничего не случилось? — подумал он изумлённо. — Это был сон?!»

Облегчение, охватившее его, было почему-то похоже на тошноту.

— Онхонто, — добавил он.

Собственный голос всё ещё больно отдавался у него в ушах, как будто это не он говорил, а кто-то другой.

— Онхонто болен, — сказала Иннин. — Но, вроде бы, ничего серьёзного. Правда, Даран никого не пускает к нему и не говорит, что с ним. Странно, что вы оба заболели одновременно. Хайнэ… ты ведь, по-моему, знаешь, что с ним случилось?

Сестра глядела на него с подозрением.

Хайнэ молча сполз с постели, нашёл свою трость и заковылял в коридор, погружённый в полутьму, освещаемую лишь несколькими светильниками. Такой же сумрак царил и на улице, хотя до вечера оставалось ещё, как минимум, несколько часов.

Хатори стоял на крыльце, прислонившись к опорному столбу, и то ли вслушивался в шум капель, то ли вглядывался в сизый полумрак, в котором тонул сад.

Хайнэ подошёл к нему и поглядел в его лицо, обрамлённое солнечно-рыжими волосами, с улыбкой; его зеркальный двойник, отражавшийся в застеклённой части веранды, улыбнулся тоже.

Брат молча притянул его к себе и обнял.

— Забудь всё, что я когда-либо говорил о том, что завидую твоей красоте, — сказал Хайнэ, всё ещё отстранённо разглядывая в стекле собственную улыбку, казавшуюся ему довольно жалкой. — Я от неё счастлив. А ещё выкини из дома все зеркала, включая маленькие. Я не хочу видеть ни одного зеркала до конца жизни.

— Хайнэ, это глупо, — сказал Хатори. — Ты вполне сносно выглядишь одетым, а там, где ты раздеваешься, зеркал и так нет.

— Я не собственного отражения боюсь, — покачал головой Хайнэ. — Я теперь всегда буду видеть в зеркалах другое.

— Что?

Но Хайнэ промолчал.

Поняв, что ответа он не добьётся, Хатори переменил тему.

— Эта… — он на мгновение запнулся, как будто хотел сказать какое-то слово, но передумал. — Верховная Жрица приказала, чтобы тебя перенесли сюда и не пускали в главный дом. Она заявила, что там достаточно и одного больного, но я-то знаю, что здесь что-то не так. Идиоту понятно, что вы с Онхонто не могли заболеть одновременно просто так. Да и приступов у тебя никаких не бывает, только нервные припадки. Но нервные припадки не случаются на пустом месте. Значит, ты знаешь, что с ним, от этого и заболел.

То, что Хатори об этом догадался, приносило Хайнэ облегчение, но главного он знать не мог, и сказать ему Хайнэ не мог тоже.

Нечто, погребённое глубоко внутри него, разъедало его так же, как кислота разъела лицо Онхонто, но он не мог ни выдрать это из своей груди, ни выплеснуть на кого-то со слезами или криками отчаяния.

Это был его демон.

«Я уже дважды встречался с ним, — подумал Хайнэ. — Один раз на площади Нижнего Города, второй раз Манью показал мне его. Это был третий раз. Четвёртого я не переживу. До того, как случится четвёртый раз, я должен либо умереть, либо каким-то образом победить его. Но даже это было бы не так страшно, если бы не… если бы не… Почему?! — вдруг не выдержал и мысленно закричал он. — Почему? Почему мой самый большой ужас должен был воплотиться в человеке, которого я люблю сильнее всех на свете?! Божество и Демон должны быть по правую и левую руку, по разные стороны. Может быть, человеку и суждено прожить всю жизнь, лавируя между тем и другим, но они не должны совмещаться, не должны…»

Он бессильно сгорбился в руках Хатори.

Его зеркальный двойник, переставший улыбаться, обладал седыми прядями в волосах и казался постаревшим лет на пять, а то и больше.

— Я пойду прогуляюсь, — сказал Хайнэ и взял зонтик.

Дождь перестал, и в сизых сумерках появились туманные очертания мокрых деревьев, как будто подметавших тёмно-серое небо взлохмаченными макушками. Отовсюду продолжало течь и капать, ветер трепал ветви, и с них сыпалась холодная вода.

Хайнэ блуждал в этом вечернем полумраке, как в лабиринте, то и дело натыкаясь на клумбы и кусты, которые выскакивали из тумана, как хищные звери, выставившие вперёд когтистые тёмно-зелёные лапы.

Весь мир потерял краски и стал бледно-серым, все цветы теперь пахли одинаково — осенней сыростью и холодом.

Вдруг Хайнэ заметил впереди ещё один силуэт — женщину в тёмной одежде, подчёркивавшей её сильно выпрямленную спину. Она стояла неподвижно, в том участке сада, который обрывался прямо над пропастью, и держалась за деревянную ограду, казавшуюся довольно хлипкой.

На мгновение Хайнэ пришла в голову мысль столкнуть её вниз, но он одумался: с чего бы вдруг? Ведь она ничего ему не сделала, разве что бросила давным-давно.