Алистер постарался зажмуриться, но не получилось держать глаза закрытыми дольше, чем было нужно, чтобы моргнуть. Тогда он постарался взбунтоваться словами.

— Ты не представляешь, сколько стоит должность главного судьи! У меня не было ни богатого рода, ни покровителя! Я всего добился сам — сам! — имея на руках хворую жену и маленькую дочь! Это тебе было плевать на семью! — руки дрогнули, а потом сошлись вокруг горла и затылка еще плотнее. — Я брал всевозможные дела, я избороздил всю страну, я был в отъезде, даже когда умерла моя жена! У меня осталась лишь Уна! — последние слова Алистер практически прохрипел.

Несмотря на основательное усилие, с которым оживший кошмар сводил руки, голос звучал спокойно.

— Интересно… А что Уна скажет, узнав, как ты получил свою должность? Что скажет Уна, узнав, что ты предал старого друга? — Мэрвин, если это был он, вновь заставил взглянуть на мальчика. — Что скажет твоя чудесная, талантливая дочь, почти королева, когда узнает, что её родной отец не гнушался устраивать убийства даже детям?

Голос за затылком стал небывало вкрадчивым, стол и сидящие исчезли. Зато появился Мэрвин, окровавленный Мэрвин на груде такого же окровавленного золота.

— Я не знал, что они решатся! Не знал! Клянусь жизнью дочери! — взвизгнул Алистер. Слишком явным холодом повеяло от картины, слишком реальным казался мертвый Мэрвин, слишком тусклым — золото.

Стало очень тихо и абсолютно темно. Он скорее понял, чем почуял, как обе теплые ладони на сей раз коснулись висков.

— Ты вправду любишь свою дочь, — прозвучало до ужаса монотонно. — И ты, правда, не думал. Предпочел не думать. Привык не думать.

На сей раз перед глазами встала другая картина, череда картин. Вот Уна умоляет его, как кожемяка, а потом превращается в старуху с клюкой. Вот — просит о милости, замордованная мужем, но, не получив, превращается в продажную женщину. Вот её подстерегают в гостевом доме ради наследства, а вот — потому, что она просто дочь Алистера.

— Нет! Не трогай ее! Она — все, что у меня есть!

— Теперь тебе хочется задумываться? — голос за спиной звучал с издевательским интересом. — А как же правосудие? — интонация снова переменилась и стала судейской, озвучивающей приговор. — Пока не исправишь все, что сломал… Вот тебе памятка.

Щеку обожгло, словно черные когти рванули кожу, боль пронзила тело, как будто ему поставили клеймо, и все пропало.

Лампа опять ровно горела, по щеке текло. Алистер резво, как в молодости, обнажил нож, что держал под подушкой. Коснулся лица, преодолевая дурноту, сдернул колпак, смазал черно-багровые потеки, вгляделся в отражение на лезвии честной стали — на его щеке горело отвратительное пятно. Не царапина, не рана, не ожог! Черная язва!

Символ нарушенного слова! Символ измаранной чести!

— Только не это! — застонал он, чувствуя, как он него медленно уплывает все то, чего он с таким трудом достиг. И лишь мысль о дочери остановила от последнего, решающего шага.

Как он сказал? Слова даже не понадобилось вспоминать, они всплыли перед внутренним взором огненными буквами.

«Пока не исправишь все, что сломал».

========== Часть 5. Короткие дни, долгие ночи ==========

После визита к судье, нужного, но утомительного, Мидир надеялся спокойно поспать, восстановить силы, пользуясь остатком ночи, да не тут-то было. Лейла, чрезвычайно спокойная после весьма своевременной — такую безвременной не назовешь — смерти своего первого мужа, теперь ерзала, хмурилась и слабо постанывала.

Что Мидир в одной кровати с собой готов был принимать лишь как выражение наслаждения. Никак не мучительных снов.

Лейла нервно повела рукой, будто пытаясь и во сне погладить одного своенравного волчонка, нахмурилась, обнаружив пустоту, пробормотала что-то неразборчиво.

Спать рядом с мятущейся женщиной было совершенно невозможно.

Нет, она сама сохраняла сонную почти-неподвижность, однако Мидир чувствовал муку её сознания, словно она страдала наяву.

Это волчьего короля не устраивало ни в каком виде.

Мидир не любил бродить по чужим снам, всегда был риск застать там себя или оставить в сознании что-то инородное. Поэтому сначала пообещался надрать при случае остренькие самодовольные ушки Джареда — до чего женщину довел! аж рука подергивается, так хочется погладить по голове! — глубоко вздохнул и прикоснулся пальцами к влажным вискам…

…Ему стоило некоторых трудов отвести видение то золотистой Джаредовой, то незнакомой рыжей мальчишеской макушки от сознания спящей. Теперь нужно было перетянуть к ней видение чего-нибудь доброго, светлого и счастливого, которое вытеснило бы непростые переживания.

Одна сонная картина сменяла другую, теперь во сне на месте Мидира сидел другой человек, со спины были видны крупные темные кудряшки и смуглое ухо. Галат с примесью южной крови, волчий король знал таких, но они по большей части жили дальше от столицы.

Плечи сидящего были устало опущены, но спина оставалась ровной, а в произносимых им словах звучали веселость и восторг. Мидир насторожено прислушался вместе с Лейлой — нет, человек не играл или играл слишком хорошо. Фальши в голосе или манере не наблюдалось.