— Прости, прости, — поправилась та, глуше, в сторону. — Скажи, а что еще твой отец говорил про фейри?

— Ши. Они называют себя — ши. Что ши полны властью и пренебрежением к людям…

Джаред выдержал паузу, как заправский оратор. Мидир озлился: видят старые боги, отдельные человеки этого с лихвой заслуживали! Уж не для него ли это представление?

— Что бездумно балуются магией, не ценят верхних, как они нас называют.

Тон маленького Джареда так напомнил Мидиру старшего, что захотелось и обнять, и выпороть одновременно.

— Странно слышать это от тебя.

— Меня от людей отличает лишь форма ушей, — это было проронено с истинно королевским достоинством, причем, таким тоном, словно Джареду как раз очень нравилось быть человеком. — Отец часто покидал нас и надолго, а люди…

А вот здесь племянник без задней мысли от них открещивался. Мидир сдержал ухмылку — не все так однозначно, дорогой Джаред, как ты хочешь показать! Мальчишка опять продолжил ровным голосом:

— Я не мог обвинять их. Я вызывал скверные чувства одним своим видом.

После финала фразы Мидир едва удержался от ругательства: вот же! Вот же! Вот же!.. Мэрвинов сын!

— У тебя ведь острые только кончики? — девчонка, кажется, задумалась, но хоть руки пощупать не тянула. — Может, с эти можно что-то сделать?

— Пойдем, Тикки, — вежливый Джаред немного прикрыл дверь, однако не захлопнул. Если бы Мидир не знал, что точно закрыл её, мог бы купиться. Умный мальчик. — Знаешь, вы, женщины, думаете похоже.

— Да? И что это значит? — уже тише, слегка ядовито.

— Моя мама как-то, когда меня в очередной раз побили, отрезала их, — Джаред проронил и это тоном, которым можно было бы зачитать список гостей на балу, высокомерно и слегка скучающе.

Боль прошила руку и спину. Вот же… Ругательство вновь застыло на языке. Невозможно обвинять погибшую жену брата, но Мэрвин! Мэрвин хоть что-то мог сказать о своем роде! Оборотной стороной быстрого исцеления было то, что ши ощущали боль куда сильнее людей.

Потом сочувствие к Джареду превозмогло злость. Мальчишку следовало отсюда поскорее спасать. У него есть таланты, а даже если бы не было, при Благом Дворе — его Благом Дворе! — племянник приживется!

— Ты шутишь? — охнула Тикки.

— А они отросли к утру, — племянник, похоже, тряхнул головой, упорядочивая лохматую светлую прическу, чтобы даже сейчас проблемные острые кончики оставались невидимыми.

— Она ненавидела тебя? — Мидир слегка насторожился, в интонации девочки было любопытство. Нехороший признак.

— Она меня очень любила. И была очень настойчивой.

Мидир стукнул кулаком, и столик отлетел к стене. Понадеялся, что затихшее до этого шуршание означало — дети перестали шушукаться в коридоре и вернулись к себе. «Очень настойчивой»! Наверняка, обкорнала ему уши не один раз! Как породистой собаке! Живому мальчику! Собственному сыну! Нет, это в голове Мидира никак не укладывалось!

А Джаред еще, наверняка, терпел без звука! И ни разу не намекнул собственной матери, что она его, фактически, пытает!

— Ты словно переживаешь за меня, — неожиданно раздалось совсем рядом. Подкрадывался Джаред совершенно по-волчьи.

— Я переживаю за людскую глупость, — Джаред поджал губы знакомым осуждающим движением, и спокойствия Мидира хватило ненадолго. — И да! Я переживаю за тебя! Почему тебя это удивляет?!

— Тебе двенадцать лет не было до меня никакого дела, — пожатие плеч! Рассудил! Разложил факты!

— Мне не было до тебя дела? Вот так… — перевернутый стол лишился ножек, — мне не было никакого дела? Или вот так? — сундук был хорош, но иначе Мидир мог разнести весь дом. За разгромленную комнату Лейле придется явно доплатить.

Поднявшаяся волна злости требовала более полного выхода, а надменно застывший племянник подливал масла в огонь. Но перед глазами тоже поднималась волна, увы, не злости, а мелькающих крошечных точек, роящихся, как маленькие феи. Мидир пнул обломки столика, порадовался, что установил звуковой барьер, и резко наступил на оставшуюся поблизости ножку. Дерево треснуло. Джаред вздохнул с осуждением.

— Отец был прав, когда говорил про нижних, — презрительно вскинул он голову. — Ломать вы умеете прекрасно. Я уйду, и никто меня не удержит.