Незадолго до праздника Васель снова поехал к пасечнику, соврав матери, дескать, в лавку, проверить ход дел. Ему нужно было два предлога, один — для своей совести, то бишь отговорка, почему он, вместо того чтобы пытаться забыть Меланью, ездит к ней и ездит, а другой — для Вороха. Долго думал над этим Васель, в конце концов, решил: весомым поводом может стать предложения сотрудничества с пасечником, кое сводилось до продажи меда, что и вправду был весьма и весьма недурным, в Васелевой лавке. Перед совестью оправдать себя купец так и не смог. Его попросту тянуло в Яструмы, и он не мог ничего с этим поделать. Сотни раз проклинал Васель тот день, по сути, один из счастливейших и беззаботных во всей жизни, когда он принял приглашение Вороха. После того стала ему и мать не мила, и хутор родной — чужим сделался.

"Ежели Ворох согласится, то мне не нужно будет каждый раз придумывать, чем объяснить свой приезд, — размышлял Васель. — Смогу я бывать у них чаще; может, чаще и паненку видеть... Прошу у тебя, Господи, возможности изредка хоть видеть Меланью! Каждую встречу с ней буду почитать за высшую милость! Смилуйся надо мной, грешником и нечестивцем, и так наказал ты меня, Боже, тем, что не в праве я даже просить о большем, чем только видеть ее..."

Васеля приняли как нельзя более любезно, Осоня пригрозила, что не отпустит его, не накормив — собирались как раз обедать. Покамест накрывали на стол, Васель изъяснял пасечнику свое предложение — Ворох только руки довольно потирал. Меланьи не было — брат доложил ей о госте, и она наряжалась, вернее, в полном смятении бегала по светлице и хваталась то за одну вещь, то за другую, не в силах решить, какое платье выбрать.

Стоило Васелю вздумать, что совсем скоро она станет перед ним, и сердце его билось так, что, мнилось, слова заглушало стуком. Купец нетерпеливо мял в руке сверток с гостинцем, поочередно кидая взгляды на каждую из ведших в переднюю дверей.

Неясно каким дивом девушка немного овладела собою и, успокоившись малость, переоделась в светлое платье с вышивкой. На голову повязала она шитый сребной нитью платок, только не так, как носят сельские девки, с простецким узлом под подбородком, — связала концы под затылком. Громко и резко выдохнув, да тем самым выразив готовность показаться на глаза гостю, Меланья вышла к нему.

Васель прервался на полуслове, заметив ее, красивую, точно принцессу заморской страны. Меланья же прошла пару локтей и остановилась, как бы давая рассмотреть себя. На самом деле ей попросту не хватало сил идти, такое охватывало волнение. Глаза подходящего Васеля ясно говорили ей, что отец был прав, и купец к ней далеко не равнодушен. Ощущая, как по жилам разливается холод, Меланья прикрыла очи. Ворох кивнул жене в сторону кухни, и они оставили молодых людей наедине.

— Здоровы будьте, панна Меланья, — и Васель поклонился ей низко, в пояс, как селяне вельможам кланялись. — Примите дар сей, он скромен и едва достоин быть на вас; я, верите-не верите, звезды на нитку нанизал бы, и вам в алмазном ларце преподнес, кабы мог только до них дотянуться, — он развернул ткань и, почтительно склонив голову, протянул девушке монисто из крупных алых бусин.

— Здравствуйте, пан... — волевым усилием Меланья сдержала слезы — была она тронута и взглядом, и поклоном, и нежным голосом с толикой горечи. — Благодарю сердечно за гостинец и теплые слова, нечасто слышу я подобные... Отчего в прошлый раз пан уехал так спешно, не обмолвившись и словом со мной, хоть встретил на улице?

Явственный упрек прозвучал в этих исполненных печалью словах, Васель прекрасно уловил его и покраснел, как мальчишка, пойманный на творимой шкоде.

— Дела торопили, дражайшая сударыня. Жалею о том дне и приношу извинения.

— Прощаю, — усмехнулась девушка. Тотчас совесть проворчала недовольно: "Кто он тебе, чтоб извинятся?", а Меланья лишь отмахнулась, не имея однозначной отмолвки. Вроде и никто, а в тоже время при одной мысли о нем томленье и печаль охватывали все существо ее...

— Бог щедро одарил паненку милостью. Спасибо ему за это, будто камень с души свалился, — Васель и правда переживал из-за скорого отъезда, который вполне справедливо называл бегством. — Можно ли узнать, чем жила панна последнее время?

Меланья взглянула на него украдкой, шутливо подумав: вот как скажет сейчас о душевных терзаниях да постоянном ожидании...

— Жизнь моя скучна и размерена, потому и поведать нечего. Несомненно, вам, пане, рассказывать более, нежели мне, — ведь вы ездите по стране, видите многое.

— Увы, увы, вынужден огорчить — последний месяц я большей частью провел дома.

— Болели? — наугад спросила девушка, отмечая с жалостью, как изменился Васель. Он и правда исхудал, осунулся и иссох; на болезненно-бледном лице слабый румянец выступил только при разговоре с нею. — Что же за хворь так иссушила вас? Как о ней отзывается лекарь?

Васель, грустно улыбнувшись, покачал головой.

— Лекарь не в силах мне помочь.

— Неужто вы неизлечимо больны? — испугалась Меланья, чувствуя, что ноги готовы предательски подкоситься.

— Нет, слава Господу, нет. Не хворь виною моему виду, а душевные муки; и не знаю, что бы я предпочел из этих двух зол, будь у меня выбор... Что с вами, панна?

Меланья как побледнела от страшного предположения, так и не смогла отойти; создалось впечатление, что она вот-вот упадет в обморок.