Вдовица не без Анерьиной помощи переоделась. Собственный вид вправду ей понравился.

— Полагаю, приготовления окончены! Скорее, скорее! Торопись, панна, не то пока мы выйдем, на дворе уж вечер настанет; а я, по правде, боюсь вечерних прогулок.

Тут Ежка немного приврала, ибо нередко безо всякого страху бродила в сумерках по леску, ничуть не страшась ни убийц, ни насильников. С первыми никак не удавалось встретиться, чтоб испытать, не дрогнет ли рука с пистолетом, кой всегда брала с собою, а вторым по причине немолодого возраста была вряд ли интересна.

Снова встретившаяся любопытная челядинка мгновенно разнесла весть, что писарева воспитанница наконец соизволила выйти из покоев. Выглядит она, мол, весьма плохо, — то ли горюет так, то ли у Стольника плохо живется.

Как уже говорилось, все любопытствовали поглазеть на опекаемую Стольником, но так как она не выходила из покоев, сие доселе мало возможным представлялось. К писарю зачастили с визитами те, кто ранее был не более чем знакомыми, — Стольник никого не впускал. Князь! — и тот спрашивал порою за воспитанницу, интересуясь, собирается ли Стольник показать свой драгоценный скарб свету.

Всех интересовала загадочная опекаемая, и потому по замку поползли разнообразные слухи на любой вкус. Одни придворные судачили о прошлом Меланьи, строили различные предположения на этот счет. Другие упорно утверждали, что они видели ее ранее, с мужем, а теперь она осиротела да овдовела. Люди с особо бурной фантазией даже предполагали, что у Стольника с его таинственной воспитанницей роман. Словом, однообразную замковую жизнь с наскучившими всем интригами появление Меланьи весьма взбудоражило.

***

— Неплохо, неплохо для первого раза, — скупо похвалил конюх, ехавший рядом и готовый в любую колодежку подхватить вдовицу, если та выпадет из седла.

До сего момента Меланья ни разу не ездила верхом — несмотря на то, что муж питал к лошадям особую душевную слабость, он не успел научить ее. На удивление, верховая езда не показалась ни сложной, ни страшной. Чего скрывать, непривычно было управлять лошадью, да и к покачиванию в седле при ходьбе и тем более рыси надобно привыкнуть, но в целом впечатления остались приятные. С высоты всадника и после долгого сидения в четырех стенах Меланье все казалось необычным; забавлял будто уменьшившийся рост людей.

Распрощавшись с конюхом во дворе княжьих конюшен, панны выехали из города. Сад за стенами озеленился, и молодая листва изумрудно блестела, дробя лучи света на мелкие пятнышки. Жаворонкова трель с журчаньем переливалась в воздухе подобно ручейку; из сиреневых кустов доносился веселый щебет ласточки. Белые бабочки порхали над маленькими солнышками одуванчиков, росших при дороге. Невесть как затесавшийся в их ряды высокий куст укропа был весь облеплен золотистыми жуками.

Все в зеленом храме жизни — пение птиц, стрекот кузнечиков, когда-никогда мелькающие в свежем воздухе стрекозы, драгоценными камешками взблескивавшие на солнце, шепот ветра в листве — наполняло воодушевлением, верой в хорошее, доброе, светлое. Сама погода погожего денька несла в себе легкое опьянение.

— Вы были правы, пани Ежка. — Меланья вздохнула полной грудью, словно от оков освободившись. — Каждая колодежка промедления стоила дорого.

— Сколь бодрит весна, всего королева... — пропела наставница.

Меланье вспомнилось, что в это время отец извлекал из подполья ульи с нетерпеливо жужжащими пчелами да перевозил их на полянку в лесу. Начиная с середины красня он перебирался жить в сторожку при пасеке, до осени бывая дома раз-два на неделе. С собою отец брал одного из кобелей, немного пороху и пистолет. Меланья с Ивасем носили на пасеку еду и подолгу оставались сидеть в тени раскидистой липы, с удовольствием слушая батюшкины байки.

Перед глазами живо возникла картина залитой солнцем пасеки: ненадолго зависая в воздухе, пчелы замирают на цветках и снова возвращаются в ульи; рослый черный кобель, мирно спящий у ног, с виду столь безобиден... Но хозяева-то знают, что прошлым летом он задавил матерого волка и едва не загрыз забредшего к сторожке пьяницу... Сопение пса, перестук дятла и пчелиное жужжание усыпляют лучше любой колыбельной.

Сидя в комнате, Меланья непременно расплакалась бы, но, едучи верхом по чудному храму жизни, она впервые испытала печаль светлую, не рвущую душу на куски.

Сад закончился; дорога, спустившись с холма, вывела в поле. По морю зреющей ржи гонялись друг за другом гонимые ветром волны. От реки, каковая угадывалась за машущим метелками камышом, доносилось кваканье лягушек.

— Поедем через мост, — скомандовала Ежка, подбадривая сбившуюся на сонный шаг лошадь. Легкой рысью панны поскакали к реке.

Если сад давал воодушевление, то поле — неисчерпаемую свободу, волю, которая пьянила не хуже вина, замечательно очищая душу от остатков скопившейся грусти.