***

Вставши ни свет, ни заря, Стольник принялся осуществлять обещанное, стараясь обойти поскорей нужных людей до того, как князь зазовет на совет. С появлением Меланьи да принятия писарем опекунства лядагский правитель будто лишился обеих рук — Стольник, мягко говоря, несколько забросил должностные обязанности, часто отлучаясь к воспитаннице и пропуская советы. Видано ли — писарь на двух пирах их трех не был, а с третьего так вовсе раньше всех ушел! Другой на месте князя давно бы посадил наглеца на кол, но Потех, за несколько лет впавши в зависимость от помощи Стольника в ведении дел, планировал и вовсе спихнуть на него все деловодство, потому ни разу не воплощал в жизнь многообещающие угрозы, к писарю относящиеся.

Но не всегда же Стольнику выставлять княжих посыльных, надо ведь и делать что-то по службе, ибо чем чаще испытывать Потехово терпенье, тем больше вероятность потерять должность, а то и голову. Оттого Стольник старался успеть все до того, как князь пробудится да приступит к делам.

Итак, время для визита к дамам было раннее, и писарь сперва отправился на конюшни — договариваться о ежедневных верховых прогулках для воспитанницы. Постановили, что вдовицу в краткие сроки обучат езде в дамском и обычном седлах, и в хорошую погоду Меланья в сопровождении наставницы будет выезжать за город.

Последнюю еще стоило найти да уговорить, и Стольник, зная, что раньше всех из подходящих дам просыпается пани Ежка, направил стопы свои к ней.

Поскольку мужем пани являлся вельможа средней состоятельности, да и сама она не в семье простолюдина была рождена, Ежка довольно часто бывала на пирах и балах, но, вопреки этому, повадками своими отнюдь не походила ни на одну из придворных дам. Не любила она спать до обеда, а также подолгу находиться среди высшего общества, считая его нудным чрезвычайно. Не румянила, кроме того, лицо, не пыталась бороться со следами жизненной осени на нем. Не просила у мужа дорогих нарядов — всего-навсего пять платьев было у нее на различные случаи жизни.

Вместо вышивания, чтения книг вслух и сплетен предпочитала пани Ежка в мужском одеянии лазить, выискивая грибы, под кустами в леске, собирать ягоды иль рыбачить. Удивительно, но с такими странными и не присущими даме увлечениями Ежка всегда точно разгадывала затеваемые против нее шутки, обладала прекрасными манерами, замечательно танцевала, учила наизусть длинные поэзии и знала несколько заморских языков. Большинство придворных считали ее несколько странной, а некоторые даже — помешанной, но Стольниково мнение было полностью противоположным.

Писарь, извинившись за раннее посещение перед мужем Ежки и объяснив ему цель визита, прождал всего несколько колодежек, прежде чем пани явилась пред его очи.

Деревянный пол гостиной располосовали проникающие в окна лучи восходящего солнца, и вся комната, со вкусом обставленная, была ярко освещена ими. Снаружи стояло прелестное красневое* утро, на лазурном небе ни тучки не видать; заливались в затененном палисаднике птицы, своим пением дополняя чудесное впечатление от зарождающегося дня. Пани Ежка в рассветных лучах выглядела намного моложе своих лет, сейчас ей нельзя было дать больше тридцати пяти. Впрочем, эта женщина относилась к тем, о ком вполне можно сказать: пусть на лице морщины, зато в душе всегда молода.

После обмена приветствиями и вручения заготовленного гостинца Стольник приступил к цели прихода, описал положение Меланьи, ее утраты и душевное состояние. Пани Ежка искренне жалела писареву воспитанницу, а на предложение наставничества ответила, что, мол, вполне может заняться воспитанием вдовицы и помочь ей вернуться к жизни, а приступить к этому готова хоть сейчас.

Кроме того, Стольник упомянул, что ему следует нанять служанку, и Ежка с живостью принялась описывать ему одну бывшую у нее на примете девушку, которую она обещалась устроить. Пани столь хорошо и красочно расписала качества девушки, что Стольник согласился нанять ее, ни разу не видев. За служанкой было послано, и, покудова она не пришла, Ежка стремилась побольше разузнать о Меланье. Стольник предупредил, что на все слова, связанные с утратами воспитанницы, наложен строжайший запрет. Только услышав "мед", "пасека" или "ярмарка", Меланья заливалась слезами.

— Хотел и кольцо обручальное у нее отобрать, да так молила, сердечная, так просила последней памяти не лишать... — сетовал Стольник.

Вскоре появилась скромная кареглазая Анерия, прятавшая очи под нависающей русою челкою. Пани Ежка наскоро пересказала ей узнанное от Стольника, и незадолго после того все трое уже были в замке. Всю дорогу Анерия неустанно благодарила Ежку и писаря, неоднократно повторив, мол, и мечтать она не могла о такой чести, особенно когда ее невесть за что выгнала панна Уша, избив розгой и вдобавок ославив на весь белый свет как бездельницу и бесстыдницу. Ежка открыто благоволила Анерии, верила в чистоту души и помыслов девушки.

В ведущем к писарским покоям коридоре троице встретилась любопытная престарелая челядинка. Не постеснялась бы она с помощью хитроумных маневров выудить у Стольника что-либо о воспитаннице, чья загадочная персона всех чрезвычайно интересовала, однако писарь вовремя осадил ее. Прежде чем служанка успела слово сказать, Стольник обратился к ней, проходя мимо с невозмутимым видом:

— Не обремененные телом души могут узнать много больше, проходя сквозь стены и безнаказанно подслушивая.

Челядинка захлопнула рот, аж зубы клацнули, и поспешила удалиться. Не зная, Стольник попал не в бровь, а в глаз — лишь намеком на виселицу можно было укротить ее любопытство. К сожалению, не навсегда, горбатого, как говорится, только могила исправит.