Он привёл в заповедный лес братьев, и те помогли ему поставить новый двор: с домом, хлевом, клетью и погребом. Огородили хутор. И Василь зажил отшельником. Много пил. Любил сидеть под липой, той, на которую указал когда-то Бод, промолвив, что это и есть его Лизавета. И пел красивым низким голосом грустные, тягучие полесские песни.

Чародей очнулся через год.

Никаких изменений не произошло с его телом за это время. Но что-то переплавилось у него внутри. Он чувствовал себя так, как будто не принадлежит миру людей. Скорее он... Долго подбирал, искал нужное верное слово... Да! Он растение! Его больше не волновало человеческое.

Заботы, хлопоты, печали и радости - всё мелко, ничтожно по сравнению с могучими ритмами жизни растений. Он чувствовал всей кожей, всем своим существом то, что чувствуют деревья, травы, цветы. Он наслаждался этой новой формой бытия: в постоянном чередовании дня и ночи, в изменении лунных фаз и поры года он находил разнообразие, и был некоторое время счастлив и самодостаточен. Ему не нужна была пища, но необходим был солнечный свет. И ещё почти год он провёл, блуждая по лесам, не боясь ни холода, ни зноя, принимая их так, как принимает растение. Но высшее его Я вскоре потребовало вернуться к прежнему, человеческому состоянию, и с этими изменениями вернулись и человеческие чувства, и боль непоправимой потери. Только теперь он мог справиться с этим.

Бод жил дальше.

Он вспомнил главное дело всей своей жизни. Оставил хутор Василя. Вернулся в город, в старый свой дом, куда когда-то на руках принёс жену.

"Мир тебе, Анна! Мир вам, юные волшебницы Елизавета и Екатерина!"

Он опять проводил время в трудах, а досуг тратил на тайные занятия: приготавливал смеси, зелья, порошки.

Когда не стало Анны и рухнуло всё, молодой бортник Кастусь - крестный отец Миколы, - приняв опеку, подрастил его сыновей.

А теперь сын Микита ушёл в дальние земли в поисках учителей, которых требовал его пытливый ум. Жаль только, что учителя будут учить Микиту изучать внешнее, не утруждая себя постижением внутренних связей всего, что составляет эту Явь...

Один Микола-найдёныш - остался рядом со старым отцом.

А Бод теперь стар.

Тело расплачивалось за сильное чародейство. Чародей стремительно дряхлел. А может, это давит груз тысяч лет? Ведь давно исчез с лица земли, стал пылью его родной город...

Вместе с сединами, сгорбленной спиной, пришло уважение горожан.

Бода почитали как хорошего травника. Помня его семью, мещане жалели молчаливого старика. Звали к больным, благодарили. И поддерживали, когда в отъездах был бортник Микола, перенявший ремесло отца.

Старик Бод всё чаще видел сны, которые говорили ему, что ждать осталось недолго. Скоро, скоро явится сюда Тот Человек. Дождаться, спасти его, помочь вернуться. Это будет последнее твоё дело, последний на здешней земле чародей. А потом - покой...

Возвращение

...Я очнулся с первыми лучами июльского солнца.

Сон?!

Нет, это был не просто сон!

Я лежал на лаве в низкой хатёнке. В жилище стоял чистый запах сухого дерева, и больше ничем не пахло: ни травами, ни дымом, ни даже присутствием человека или его вещей.

Я посмотрел в окно без стёкол. (Да и откуда они могли взяться в этом доме в это время?) Просто крестообразные перекладины рамы, за ними снаружи деревянные ставни, которые кто-то поторопился раскрыть навстречу рассвету. И сквозь окно проникала душистая свежесть раннего утра.

Тепло, - уже тепло.

Значит, день снова обещает быть очень жарким.

Разноголосое птичье пение просто оглушало.

За стенами избушки наступал для всего живого новый радостный и хлопотливый день.

Я поднялся во весь рост, почти задевая головой потолочные балки. Повернулся у печи с открытой передней частью, над которой на деревянных столбах нависал открытый дымоход и, наклонясь, вышел в низкую дверь на зелёный двор.

Навстречу в калитку входил старик.

– Проснулся?
– сказал старик, конечно же, на старобелорусском. Я отвечал ему так же.

– Да, проснулся.

– Хочешь что спросить?
– пристально глянул старик.

– Только одно: что за одурью окурил меня дед Бод?

– Одурью? Зачем? Бросил на жаровенку дымные угли и несколько берёзовых листов с троицкой ветки, что висит у меня в красном углу, и всё.

– И то, что мне привиделось, - от берёзовых листов?

– Ну почему же - я постарался. Послал тебе птицу-мысль. А иначе о чём бы мы с тобой говорили, хлопец? А ведь нам целый день вместе надо провести, отпускать тебя одного я не могу. До вечера будешь рядом. Если же не выйдет в ночь вернуть тебя обратно, то, не обессудь, и ещё задержишься тут.

Как тоскливо мне стало опять!