Глаза ее озлобленно блеснули, голос сорвался в возглас, такой же громкий, как безумные восклицания главаря, такой же пропитанный обидой на весь мир:

— Если мы рождены только, чтобы нас предавали, то для чего мы вообще все еще живем?!

На высшей ноте этого крика, она приставила к виску пистолет, палец не дрогнул на спусковом крючке, она не знала больше сомнений. В этой игре нет победителей и побежденных, это лишь воля случая, это лишь затухающий вдали бесполезный крик, пронзающий выстрелами оглохший мир.

Пистолет… Почти «русская рулетка». Игра для сильных мужчин, смех кривил рот от нелепости своего вида. Смешно! Да это ж все до воя смешно! Вся их история умирания при жизни!

Впрочем, откуда ей знать его историю? Но уже не важно. Все планы провалены, все мечты рухнули, не создаваясь. Никто не остановит ее избавление от этой нестерпимой боли, от этой гнетущей усталости бессмысленности всех своих действий. Опять, и опять, и снова! И сотни раз, как вода под мостом. Его безумие. Оно повсюду. И в том повинен не он, а люди, которые приняли это безумие за норму.

А нимбы бледнеют и гаснут,

И трепет по капле уходит.

Осталось совсем немного

И ты совершишь отречение…

Она отрекалась от жизни своей, она отрекалась от безумия того, что осталось на большой земле, от безумия жрицы племени с ее обвинениями. Она отрекалась от безумия, глядя в его темные глаза. Ни словами, ни слезами не искупить этот взгляд, ни борьбой, ни смиреньем. Лишь спустить наконец проклятый спусковой крючок — это ведь так просто!

Ты отрекись, от всех отрекись — это наши крайние меры.

Но Джейс забыла, что у Вааса на все свое мнение. И в реакции он ей не уступал, а, может, и превосходил. Она попыталась застрелить себя, но он выбил оружие у нее из руки, в тот самый миг, когда указательный палец сгибался, чтобы отнять эту бесполезную неведомой целью молодую жизнь.

Девушка вопросительно уставилась на него, когда пистолет полетел во мрак. Вот и все — отнял ее последнюю надежду на изменение, вернее, попытку к бегству.

— Я тебе не давал права умереть сейчас, — осуждающе решительно заявил он, сначала приближаясь почти вплотную, затем отдаляясь.

Ноги девушки подкосились, сердце замедляло ход, точно корабль, налетевший на рифы. Джейс ступила пару шагов, да так и осела на первый попавшийся спальный мешок, даже не ощущая, где она и почему мир чуть изменил ракурс. Керосиновая лампа догорала, обещая погрузить во тьму это последние пристанище последних людей на последнем клочке земли. Стены сотрясались от волн и ветра, гром глушил, зарницы молний пронзали инфернальными отблесками стены сквозь узкие бойницы, точно рушился уставший от злобы мир, точно вот так начиналось самое настоящее светопреставление.

Обухом по голове накатывало ощущение себя живой, все еще. Все еще живая. И, похоже, в такой же странной прострации вне всего находилась не одна она… Может, Ваас всегда существовал где-то вне, лишенный обычного мирского сознания, где-то на грани предельного бытия и антибытия, без путешествий по скучной горизонтали временных рамок, лишь вдоль древа трех миров. Кто-то вырвал с корнем его из мира обычных людей, и ведал он бездной, и видел вечный свет. Все время, почти каждый миг, может, оттого и сходя с ума. Она теперь тоже увидела, говоря, просто потому, что теперь оказывалось дозволено говорить:

– Наша жизнь — это ожидание. Если ждать больше нечего — пора умереть.

Голос ее звучал непривычно плавно, спокойно.

Ваас придирчиво скрестил на миг руки:

— Ты думаешь, смерть — это очень легко, — а затем нависал, раскачиваясь из стороны в сторону, как в танце. — Ха-ха, взял и убежал на*** от всех проблем! — а затем пренебрежительно продолжил. — Но знаешь, сестрица, для нормальной смерти тоже надо постараться… Эт, пожалуй, главная проблема. ***ов бенефис жизни, где все бездарно лажают. И вообще… — он удивился. — Кто, ***, тебя научил говорить?

Ваас сел рядом, пристально глядя на Джейс, от его взгляда не спасал ни полумрак, ни растрепанная щетка ее просоленных волос, он все равно видел любую эмоцию, случайно тронувшую линии ее лица, любой оттенок.

— Ты, — честно призналась Джейс, уже не боясь смотреть на него. Вопросительно, растерянно, но… Нет, стоило признаться самой себе: никакого вопроса не содержалось, она все понимала. Слишком понимала в этой разорванной пустоте, раскинувшейся осколками случайного света.

— И какого *** ты не стала стрелять? — испытующе говорил он хрипло. — Все еще веришь в людей? Веришь в их милосердие?