– Не опоздайте к ужину - в восемь часов!
– напомнила она. Ковальский заверил её, что ни в коем случае, и они с Солгрейвом двинулись к морю. Поскольку комнаты на вилле "Розмарин" сдавались по необременительным ценам, это влекло за собой кое-какие последствия - главным образом те, что путь до пляжа отнимал минут пятнадцать. Нужно было спуститься с холма по разбитой гравийной дороге, петлявшей между другими виллами и нырявшей в виноградник. Бывший полицейский инспектор шагал достаточно бодро, но Ковальскому то и дело приходилось замедлять шаг - его мучила невралгия. Оба изрядно вспотели и запыхались, когда наконец перед ними из-за каменной террасы более дорогого прибрежного отеля зажелтела полоса пляжа.

Ковальский ожил. Он сбежал по ступенькам на песок, купил билет у сторожа и тут же скрылся в кабинке. Солгрейв неспешно спустился вслед за ним, расстелил на песке полотенце и стал разоблачаться. Плавки он носил прямо под одеждой.

– А вот и мистер Солгрейв!
– раздался звонкий голос Лизы. Он внезапно обнаружил себя в компании обеих девушек. Анджелина прижимала к себе красный надувной мяч, которым они незадолго до того перебрасывались. Она была в слитном купальнике, Лиза - в раздельном, слегка смущавшем Солгрейва. Он учтиво пробормотал какое-то приветствие и продолжил бороться с завязками на бермудах.

– А где же Винни?
– спросила Анджелина. Солгрейв испытал лёгкий укол ревности - его по имени не называли. Правда, он был старше Ковальского на два года, но это вряд ли шло в счёт.

– Там, - он махнул рукой в сторону кабинки, и как раз в этот момент оттуда появился Ковальский.

– Мама дорогая!
– воскликнула Лиза. Семейство голландцев, загоравших поблизости, удивлённо вытаращило глаза. Винни Ковальский, скинувший свою фланелевую пару, был облачён в купальный костюм из шерстяного трикотажа в бело-синюю полоску, с нагрудником на лямках и штанинами до середины бедра. В лучшие годы хозяина костюм был обтягивающим, но сейчас болтался на нём довольно неаппетитно. На голове у Ковальского так и осталась чёрная шёлковая ермолка.

– Неужели в двадцатых мужчины в этом купались?
– изумилась Анджелина. Солгрейв вздохнул.

– Когда-то этот костюм считался нескромным. У меня был с рукавчиками и закрытой спиной.

– Я бы сказала, похоже на трико циркача, - заметила Лиза.

– Ах, душенька, - Ковальский томно закатил свои всё ещё синие глаза, - что наша жизнь, как не сплошной цирк?

Эта невинная фраза оказалась пророческой. Солнце уже приняло ярко-алый оттенок и повисло над морем, когда Ковальский и девушки, подплывая к берегу, вдруг увидели у кромки воды лысого толстяка, отчаянно машущего рукой. По застиранной серой рубахе и таким же шортам они мгновенно узнали полковника Кейна, соседа Лизы и Анджелины по этажу. За ним маячила фигура жандарма французской полиции.

– Мистер Ковальский... мисс Бэнкс... мисс Вуд! Быстрее сюда!
– сипел Кейн. По берегу к ним подбежал мокрый Солгрейв.

– В чём дело, полковник?

– Что у вас стряслось?
– Ковальский выбирался из воды, прихрамывая на камешках. Лицо Кейна было багровым.

– Лемке...

– Monsieur LИmkИ est tuИ, - сурово сказал жандарм. Солгрейв не был силён во французском, но что такое tuer, он знал.

– Давно пора было, - хмыкнул Ковальский, отжимая на себе купальный костюм. Солгрейв стиснул его костлявое плечо.

– Винни, боюсь, это не шутка.

– Какие уж тут шутки!
– горестно проговорил полковник Кейн.
– В доме полно полиции.

– Ч-чёрт...
– пробормотал Солгрейв и посмотрел на жандарма.
– Eh... bien?

– Habillez-vous, messieurs, - чеканя слова, произнёс жандарм.
– Et vous, mademoiselles. Allons !

4.

Комиссар полиции Клод Лакан стоял на выложенном каменной плиткой полу кухни и смотрел себе под ноги. Там, на полу, лежал Йозеф Лемке, состояние которого было очевидно и несомненно. На теле не было повреждений, кроме чёрно-лилового синяка на левом виске. "Прямо по писаному, - кисло подумал Лакан, - удар тупым предметом. Профессионально врезали, ничего не скажешь". Жильцы виллы испуганно перешёптывались по-английски. Хозяйка с кухаркой опасливо жались к стене.

– Что здесь происходит?
– послышался звучный женский голос с английским акцентом. Профессор Рипли, в малиновой пижаме и с папильотками в крашеных буклях, властно протолкнулась сквозь толпу.
– Неужели убили кого-то?

– Да, мадам, постояльца с третьего этажа, - ответил Лакан.
– Жандармы не могли до вас достучаться.

– Вот так дела!
– воскликнула профессор Рипли, разглядев труп.
– Спастись из нацистской Германии - и умереть за столом, намазывая хлеб маслом!

Маслёнка с растаявшим маслом всё ещё стояла на столе. Кусок хлеба отлетел в сторону. Табурет был опрокинут, но били не им - по характеру синяка Лакан мог это определить с точностью. "Хороши достижения дактилоскопии, - подумал он, - если отпечатки снимать не с чего". Ничего похожего на улики. Вот только...

Что-то белое валялось под табуретом. Комиссар натянул перчатки, приподнял табурет и вытащил это. В его руках оказался смятый бумажный веер с китайским рисунком.

– Чьё это?
– поинтересовался он. Сердце у Солгрейва ухнулось куда-то в желудок. Не узнать этот веер было сложно.

– Моё, - Винни Ковальский глупо хихикнул, как будто находил положение нестерпимо забавным.
– Должно быть, выпал из кармана пижамы.

– Когда вы заходили на кухню?

– Около пяти часов.

– Сейчас почти восемь, - комиссар сделал пометку в записной книжке.
– Мсье Лемке был на кухне?