Но сейчас Фоме и тяжелей, и легче, чем раньше: любовь великое богатство - но и, как всякое великое богатство, тяжелая ноша, которую лишь сильный и мужественный человек способен нести долго.

Передай привет юному Дарию Аммонию. Его амулет, может быть, действительно спас меня сейчас; если не тогда, когда я потеряла ребенка!

Кто может знать? Вера двигает горами, так учит Библия; не мы ли сами освящаем кресты, иконы и божков, которых носим на шее и укладываем с собой спать? Освящаем своею верой – и только? И вера для каждого бога особая.

Кончаю теперь. Чувствую, что непозволительно долго занимала тебя, дорогая госпожа.

Прощай; прости, если я в чем виновата!

Гелиайне. И радуйся, Метаксия, - радуйся, как истинная эллинка, чему еще есть на этом свете!”

Феофано медленно опустила письмо на колени и склонила черную голову на руку. Она была одна в своем царственном шатре: никто не тревожил ее задумчивости.

– Моя бедная, дорогая девочка! Как же она умна, - наконец прошептала василисса. – Сколько жестокой насмешки в ее прощании! Хотя она, наверное, и сама этого не заметила!

Она улыбнулась.

– Радость эллинов всегда была за счет низших и других народов, это справедливо, – но разве у других иначе? И даже теперь, когда уже полторы тысячи лет нет ни эллина, ни иудея*?

Феофано поцеловала письмо и прижала ко лбу; она долго сидела так, точно желая длить этот разговор душ сколько возможно. Потом свернула свиток и перевязала опять бечевкой; встав с меховой подстилки, царица раздвинула тяжелые полотнища шатра и вышла наружу.

Темноволосый хмурый воин, сидевший у входа, быстро встал; Феофано покачала головой, подняв руку.

– Нет, Леонид, я только прочла письмо и не успела ничего написать! Скажи Феодоре, - она приставила палец ко лбу, - скажи, что мы как раз обустраиваемся в лагере, а войско подтягивается!

Леонид опустил голову.

– А почему ты не напишешь ей? Разве это так долго? – спросил он почти грубо; но забылся он от беспокойства за свою русскую госпожу. Подняв голову, воин посмотрел прямо в лицо василиссе.

– Ты знаешь, как она тоскует без тебя?

– Знаю, - сказала Феофано, кивнув и коснувшись его плеча. – Знаю и то, что ты понимаешь нас с нею лучше, чем кто-либо другой! Филэ очень трудно расставаться надолго!

Леонид кивнул.

– Так почему…

– Потому что я не смогу ей лгать! – ответила Феофано; она быстро огляделась, обозревая свое войско и его снаряжение – жалкое против прежнего. – Я не смогу сказать ей правду о нашем положении, она этого не вынесет!

Леоиид сжал губы.

– Она все равно узнает!

– Только если нас разобьют, - ответила императрица.

Она прикрылась локтем.

– Ты сам все видел… пришли почти все мои греки, но большая часть азиатских наемников утекла, и бог весть, к кому! Паша, наверное, тоже обманывает нас насчет своего могущества, турки не гнушались этим никогда, в отличие от греков, - потому что у этого племени никогда не было чести! Но даже если паша лжет, наше положение очень скверное!

Леонид взял ее за плечи и посмотрел в глаза.

– Так ты думаешь, он и вправду атакует вас? Ведь он знает, что драться вы будете не хуже великих предков, потому что вы в таком же отчаянии! А паша – это не Мехмед, и он считает своих людей!

Леонид усмехнулся.

– Ибрахим-паша никогда не видел греков в боевом неистовстве!

Феофано мрачно кивнула.

– Это правда. Но потому и может напасть; и в конце концов он одержит победу, так или иначе.

Они долго молчали, опустив темноволосые головы.

Наконец Феофано сказала:

– У меня, как ни странно, сейчас появилась надежда на Валента. Он не хочет большой крови, хотя и очень смел; и теперь, когда он тайком наведался в дом жены Дионисия, я сомневаюсь сейчас, чтобы он смог пойти на брата, стоя с ним лицом к лицу! Никифор и тот не смог, как низко ни пал; ведь Никифор только отдавал приказы на море, оставаясь в стороне от битвы! Так можно поставить себя лишь в морском сражении, в таком сражении, когда не нужно сходиться близко; и только с чужими!

Она помедлила, овладевая своей мыслью.

– Но если сейчас Валент разожжет нашу взаимную ненависть, заставит одних греков пойти на других, а сам останется в стороне, его войско ему этого не простит!

Она посмотрела в серые, как ее собственные, глаза Леонида: тот даже улыбнулся, следя за мыслью этой необыкновенной женщины.

– Я права, как ты думаешь?

Леонид низко поклонился.

– Думаю, ты совершенно права, василисса, - сказал он. – Хотя я не знал этого Никифора, о котором ты говоришь!