Феофано усмехнулась, не считая нужным объяснять, что подразумевала неудавшегося императора и цареубийцу, с которым совсем не так давно вместе правила Константинополем.

– Тебе повезло, что ты его не знал. Это был грек весь гнилой изнутри. Валент тоже предатель – но предатель, гораздо более верный себе и семье; может быть, потому, что храбрый!

Она взяла Леонида за руку.

– Ты знаешь, как я умею лгать, - это часть искусства властвовать, - прошептала Феофано. – Но ей я лгать не смогу, иначе умру… И она поймет мою ложь. Если ты открываешься другому, открываешь свое сердце и тело до конца, уже потом не сможешь закрыть себя снова! Такова плата за любовь, - она улыбнулась. – И многие справедливо полагают, что эта плата слишком велика: и не смеют любить!

Феофано помолчала, кусая губы; она плакала не таясь, и Леонид смотрел на нее с великим сочувствием.

– Поезжай, - наконец закончила царица. – Торопись! Скажи ей, что я не успела собраться с мыслями, чтобы ответить ей как следует подробно; она поймет. Скажи, что я должна как следует обдумать ее вести, и отвечу ей позже… я сейчас потеряла слова как лакедемонянка!

Феофано схватила Леонида за плечо.

– И береги ее, слышишь?..

Леонид низко поклонился. Чем более росло его уважение к этой истинной наследнице Спарты, тем более укреплялась храбрость и решимость защитить ее любовь.

* Евангелие (Послание к Колоссянам).

========== Глава 76 ==========

– Скажи мне, патрикий Аммоний, - в скольких битвах тебе случалось сражаться и выходить победителем? – медленно спросил Ибрахим-паша, пристально глядя на собеседника.

Валент Аммоний выпрямился – черный и смуглый красавец-перс, исполненный восточной гордости и достоинства: оскорбленный вопросом собеседника. Самому же Ибрахиму-паше, как ни удивительно, недоставало ни южной пылкости, ни южных красок.

Валент молчал, подбирая слова. Светлые глаза турка превратились в щелочки; он разглаживал рыжую кудреватую бороду, лежавшую на широкой груди, особенно роскошную при обнаженной сейчас гладко выбритой голове. Такой облик – рыжина и светлые глаза – нередко встречался у османов. Таков был и сам султан Мехмед.

– Я жду твоего ответа, - напомнил великий турок Валенту. – В скольких битвах ты сражался – и победил?

Ромей наконец дерзко улыбнулся: откинув назад смоляные пряди, ответил:

– Я сражался всю жизнь, хотя это была преимущественно служба, недостойная моей доблести и моего рода. Дело нечасто доходило до большой крови, потому что теперешние вожди ромеев измельчали, как и поводы для битв; и храбрости нынешним грекам недостает!

Валент Аммоний помолчал и прибавил, гордясь собой:

– Я побеждал в пяти крупных сражениях, из которых три были между греками.

Ибрахим-паша улыбнулся:

– А другие два – с турками?

Валент Аммоний шумно вздохнул и выше поднял горделивую голову:

– И в них я тоже победил.

Паша долго изучал его своими маленькими проницательными глазами - у Валента на щеках выступила краска под этим взглядом. Оба догадывались, что турок догадывался о некрасивом прошлом потомка рода Аммониев: Валенту случалось служить и наемником, в том числе и у католиков, выступавших против православных ромеев, и грабить соседей, и убивать мирных жителей… Впрочем, с жизнями мирных жителей не считались как турки, так и многие благородные ромеи, начиная с самого Рима, какую бы веру на словах они ни исповедовали.

Наконец Ибрахим-паша кивнул и снова улыбнулся:

– Мне нравится, что ты такой отчаянный человек, Валент-бей*. И мне очень нравится твое здравомыслие! Очень многие ромеи, - большая часть вашей… аристократии, как вы выражаетесь по-гречески, - понимают, что их время кончилось, и чтобы надеяться на милосердие победителей и сохранность наследия предков, нужно склониться перед нами, пока не поздно! Наш великий султан жесток лишь постольку, поскольку этого требует война и воля Аллаха. Он не тронет тех, кто сдастся на его милость, и даже позволит им сохранить свою веру и обычаи под его крылом! Ты знаешь, что султан именует себя Кайзер-и-Рум – Цезарем Рима, наследником вашего императора?

Валент, сдерживаясь, склонил голову.

Оба высоких господина помолчали – двое незаметных смуглых слуг возились в углу шатра, готовя еду, в клетке под легким покрывалом попискивал соколенок, которого паша натаскивал для охоты. Больше никаких звуков не нарушало их переговоров.

Десятилетний Мардоний сидел позади отца так тихо, что казался статуей – человеческим изображением, которые Ибрахим-паша, как истинный мусульманин, порицал и не допускал рядом с собой.

Слуги, закончив готовить, бесшумно поднесли паше и военачальнику миски дымящегося плова; сын Валента, получив свою, чтобы не отвлекать старших, отполз подальше, не спуская огромных черных глаз с отца.