Шрифт:
Фома приник к губам жены долгим поцелуем; и она ответила на ласку. Когда он опять посмотрел ей в глаза, в них блестели слезы.
Патрикий почти пожалел ее.
Взяв супругу под руку, он посмотрел на Леонарда: с холодноватой придворной учтивостью.
– Пожалуйте в дом, комес Флатанелос, - сейчас я распоряжусь, чтобы вам приготовили комнату.
Леонард поклонился: трагически бледный и безмолвный.
Фома увлек Феодору через кусты на тропинку, проложенную между груш и яблонь, - эта тропка потом сливалась с широкой аллеей, подходившей к крыльцу: на этой аллее Метаксия когда-то исполнила перед множеством мужчин на своей лошади танец амазонки, схватив на седло его жену. И сейчас, как тогда, патрикий ничего не говорил жене: прекрасно представляя, как эта московитка казнится. Но долго ли это продлится?
Все-таки школа Метаксии не прошла даром – московская пленница очень, очень изменилась с тех пор, как они с сестрой купили ее.
Когда они восходили на крыльцо, Феодора вдруг прошептала:
– Спасибо, что не позвал с собой детей… это было бы так неловко!
Фома остановил ее и повернул к себе.
– Ну я же все понимаю, дорогая.
На лице московитки выразился мгновенный ужас: ей представилось, что муж действительно понимает все. Хотя он догадался почти обо всем, в самом деле.
Феодора улыбнулась с усилием.
– Я скучала по вас… по тебе!
Фома с нежностью обнял ее. Он знал, что жена сейчас не лжет.
– Прошу тебя, милый, будь приветлив с нашим гостем, - глухо попросила Феодора, склонив голову. Виноватая жена - как будто она никогда не была амазонкой!
Фома приподнял голову жены за подбородок и смахнул слезу с ее щеки.
– Что с тобой, любовь моя? Конечно, я буду хорошим хозяином! И я знаю, зачем вы пригласили комеса!
Патрикий прервался.
– Разве сестра не сказала тебе, что написала мне обо всем?
Он улыбнулся.
– Спасибо. Это настоящая дипломатия.
Феодора глубоко вздохнула, точно всхлипнула, собираясь заплакать, - а потом вдруг укрепилась, как окаменела. Она взглянула на мужа с выражением, очень напомнившим ему Метаксию: светлую беспощадность ее глаз.
– Пойдем в дом, позови детей… Почему дети еще не вышли к нам? И где сын Валента и его друг?
– Я приказал им пока не говорить, - ответил патрикий. Он крепко взял жену под руку и нахмурился. – Скорее, у нас мало времени: сейчас все подойдут!
Вард восторженно вцепился в мать и засыпал вопросами, не отпуская ее отдохнуть с дороги; патрикию пришлось вмешаться, строго одернув мальчика.
Феодора обняла застенчивую Анастасию, которая тоже обрадовалась матери, но бледно, как всегда; а потом хозяйка хотела выйти на крыльцо, дождаться Магдалину с малышом.
– Я подожду их, - сказал патрикий. – Иди наверх: я уже приказал приготовить для вас баню.
Он улыбнулся.
– Метаксию я пришлю к тебе.
Феодора подумала об Аспазии и хотела спросить: не родила ли та без нее. Но Фома, конечно, даже не вспомнит сейчас, кто это такая… Или он ничего не забывал? Кто его знает?
Видя, что Феодора замерла в нерешительности, муж легонько подтолкнул ее к лестнице; он улыбался с таким же непроницаемым выражением. И тут наконец послышался шум снаружи.
– А! Они идут, - сказал хозяин дома. – И комес с ними, я уже слышу его голос!
Феодора подхватила юбку и взбежала наверх без оглядки. Патрикий горько рассмеялся, покачав головой; потом направился к дверям. Лицо его приняло прежнее выражение вежливо-холодной ласковости.
Вот сейчас он поцелуется с сестрой. А потом будет решать, где поселить дорогого гостя и куда отправить его мыться… Хотя последнее известно: конечно, Леонард Флатанелос будет мыться с хозяином!
На губах Фомы все еще цвела нежная и холодная усмешка, когда управитель – моложе прежнего, бедного старого Николая, и невосполнимо хуже – ввел в дом комеса и Метаксию с их свитой. Явился и неразлучный любовник Метаксии, которого Фома почувствовал, как привычную занозу; а последней вошла Магдалина, с Александром на руках.
Хозяин быстро подошел к кормилице и коротко расспросил ее о сыне – и румяная с холоду итальянка, широко улыбаясь своим почти беззубым ртом, заверила Фому, что его сын здоров и все эти два месяца вел себя как ангел.
Патрикий благосклонно кивнул Магдалине, которая даже присела ему, на манер дамы-католички; отворачиваясь от этой пожилой итальянки, он уверился, что кормилица была пособницей Метаксии и Феодоры в амурных делах его жены.
Хотя прежде всего, конечно, - Метаксии: именно сестра всегда была зачинщицей всего, что переворачивало его жизнь!
Тут в глубине зала послышались торопливые юношеские шаги; из столовой появился Валентов сын со своим русским евнухом. Эти двое были одеты почти одинаково, по-персидски или по-самаркандски, - и во всем повторяли манеру друг друга, как любовники; хотя, конечно, любовниками быть не могли.