А Феодора подумала, что такой поступок, хотя его и требовало христианское сердце, был еще и очень опасен… каторжники могли взбунтоваться, воспользовавшись подобной прекрасной возможностью. Эти люди могли забыть об обещании Леонарда отпустить их или не поверить ему – хотя свобода для них здесь, в турецких владениях и на пустынном острове, едва ли могла сравниться со свободой в католической Италии. Уж не пали ли их жертвами царица и патрикий Нотарас?

– Нет, не может быть, - прошептала Феодора; она даже рукой отмела такую мысль. Леонард печально усмехнулся.

– Все может быть, любимая, - сказал он: подразумевать он тоже мог все, что угодно.

Потом посмотрел ей в глаза.

– Я счастлив уже тем, что вы сейчас со мной, - сказал комес.

И, несмотря на все, что с ней стряслось, несмотря на величайший страх, - потерять самых любимых людей, - Феодора тоже на миг ощутила счастье. Леонард прижал ее к себе и поцеловал в лоб.

– Идите к своим, - сказал он. – Или вас отнести? На берег набросало кусков дерева с корабля, и там как раз развели костер.

Он показал в сторону – и Феодора в самом деле увидела костер, который, видимо, только что разгорелся; вокруг собрались люди, при виде которых сердце ее радостно взыграло. Леонард улыбнулся, когда она улыбнулась.

– Я сама дойду, - сказала Феодора, надеясь, что в сумерках не видно, как она покраснела. – А вы ведь хотели еще чем-то заняться, правда?

Леонард кивнул, скрестив руки на груди.

– Да, мы с моими людьми обыщем остров еще раз – нужно как следует убедиться, что вашего мужа и Феофано здесь нет. И трое моих матросов тоже пропали. Хотя они могут быть на соседних островах*.

Он нахмурился.

– Вся моя команда – превосходные пловцы, и нам очень повезло с кораблекрушением… если можно так сказать, - усмехнулся комес. – Нас разбило у самого Прота и вынесло на берег; сейчас море теплое, и после крушения галеры осталось много обломков, на которых было даже легче выплыть, чем на самом тяжелогруженом корабле. Очень может быть, что ваш муж и подруга живы, только потерялись. Так же, как и каторжники, которых мы освободили.

Феодора взялась за горло, как патрикий Нотарас, когда его схватила тошнота во время качки, - горло у нее сжималось.

– Метаксия хорошо плавает, она мне говорила…

Леонард кивнул и улыбнулся.

– Значит, надейтесь.

Он показал на костер.

– Идите, обогрейтесь и поешьте. Мы кое-что спасли из провизии и наловили рыбы.

“Как же долго я была без чувств!” - изумилась Феодора.

Комес ушел, все еще немного прихрамывая, - но все таким же быстрым упругим шагом несокрушимо сильного человека.

Феодора встала, придерживая ребенка, – у нее зазвенело в ушах от усталости; Магдалина схватила хозяйку под руку. Вместе с детьми они пошли к костру; и Феодора с новой радостью узнала Евдокию Хрисанфовну, уже хозяйничавшую у подвешенного над огнем котелка, ее мужа и детей… Микитку с Валентовым сыном… Евдокия Хрисанфовна первая заметила ее и улыбнулась, выпрямившись.

– Живая пришла, воительница, - сказала она. С теплотой и без всякого порицания. Хотя, конечно, прекрасно знала, что Феодора любовница гречанки, которая столько сделала ей и ее сыну…

Может, теперь уже бывшая любовница?..

– Милости просим к огоньку, - сказала Евдокия Хрисанфовна. – Сынок, дай место госпоже Феодоре!

Микитка подвинулся, и Феодора села, обняв своего малыша и придвинув его к теплу.

– Сейчас похлебка поспеет, - сказала ключница. – А пока вот выпей винца, согрейся.

Она протянула Феодоре баклагу; та взяла, поблагодарив, - и наконец подняла глаза на Евдокию Хрисанфовну. Взгляды их встретились… и в серых глазах ключницы было очень, очень много.

Но Феодора могла сказать ей не меньше. И они помирились и примирились друг с другом, не сказав ни слова.

Когда все поели, Феодора отодвинулась от остальных и от их тихих разговоров – костерок приугас, и Феодора задумалась о том, когда же прибудут корабли, которых Леонард Флатанелос хотел дождаться здесь. Но такие планы он строил, когда у него была галера! А теперь – что у них осталось?

Утлая лодчонка – или две? Сейчас это неважно; если за ними не придут корабли, они почти наверняка обречены.

– Метаксия, - прошептала московитка, и ощутила, что вот-вот разрыдается. Как ей хотелось сейчас защиты, любви своей подруги; ее язвительности и ума, всей царицы Феофано!..

Мысль о том, что лакедемонянка могла погибнуть, - что во всем мире враждебных женщин она утратила единственную любящую, - заставила Феодору почти корчиться от боли на холодной каменистой земле. Костер догорел, и люди устроились спать, завернувшись в плащи и одеяла; Феодора, уже не сознавая ничего, простерлась ничком и зарыдала, срывая ногти о камни.