Она распахнула плащ и положила руку – да, на рукоять меча. Фома засмеялся, повторяя ее движение. Они оба превратились в безумцев.

– Ты думаешь, что успела научиться владеть мечом лучше, чем я?

– Может быть, и нет - но сердце важнее мастерства, - серьезно сказала Метаксия. – Не советую тебе испытывать меня.

– Этого еще не хватало!..

Фома выпустил оружие, за которое даже не взялся по-настоящему.

– Сестра, прекрати это, - сказал он; хотя убедить словами женщину, дошедшую до такого, было едва ли возможно. – Ведь ты понимаешь, что защищать тебя буду я один! Я один тебя люблю, несмотря на все, что о тебе знаю!

Метаксия сложила руки на груди.

– Ты так и не отучился воображать себя моим защитником, дорогой, - сказала она с презрением. – Себя сначала научись защищать!

У него потемнело в глазах. Вдруг турецкая история представилась ему совсем иначе – но уж этого, конечно, быть не могло…

Метаксия дала шпоры и вынеслась мимо брата на дорогу; ее спутники последовали за патрикией. С гиканьем воины Флатанелоса умчались, едва поспевая за своей амазонкой.

– Господи, - с сердцем сказал Фома своим людям, оставшись один. – Это же детская игра! Разве она не понимает, что такое жертвы войны и сколько их бывает? Только женщины могут угрожать подобными пустяками!

– Конечно, господин, - серьезно ответил один из воинов - старый служака, не понаслышке знавший, о чем говорит патрикий. – Но исход войны может решить пустяк! Вот, я помню, когда мы стояли под…

– Ах, замолчи!

Фома махнул на него рукой.

– Вперед, не будем терять времени, - приказал он. – Мы ведь рассчитывали, что переговоры кончатся именно так!

И они поскакали в самое пекло – в Константинополь.

========== Глава 25 ==========

Микитка скоро почувствовал неладное – едва ли не скорее, чем его мать: может быть, потому, что ему дозволяли крутиться под ногами, а ей это было не по чину и не к лицу… Важность всегда имеет свою оборотную сторону!

Он знал, что ромеи презирают их… презирают и боятся, как опасных рабов; но теперь в том, как смотрели на него воины и домашние слуги Феофано, появилось какое-то новое опасение. Не все здесь умели лгать так хорошо, как госпожа дома.

Чернокудрый красавец Флатанелос тоже был проще своей любовницы – проще, но и бесчувственнее, наглее, и оставался безразличен к участи своих пленников. Поэтому ему не приходилось ничего таить. У Феофано же было сердце, и на это сердце она готовилась наступить, предав спасенных московитов какой-то страшной участи. Как только Микитка понял, что они ценные пленники, он ужаснулся – не столько своей судьбе, сколько тому значению, которое они с матерью приобрели. Их судьба будет горька, так и так: а вот то, что может случиться с империей по их вине…

Потом ему наконец стало страшно за себя и за мать, очень страшно.

Микитка знал, как умеют казнить и пытать ромеи, - знал только по слухам, но правда могла оказаться куда ужаснее слухов. Эти люди были так же скрытны, как лживы.

Спросить ни у кого и ничего было нельзя; как вызнать что-нибудь другим путем – Микитка тоже не знал; читал и писал он только по-русски… Мать говорила и немного писала по-итальянски, но в доме Феофано - Метаксии - никто не употреблял этого языка. Как будто ей было ненавистно все итальянское.

Однажды Микитка, гуляя у дома, отважился разведать местность – поползать по кустам, присматриваясь, стерегут ли здесь дороги и границы владений греческой госпожи. Стерегли, и стерегли крепко!

Греки, вооруженные мечами и луками, стояли на страже повсюду. И не одни только греки. Еще и наемники из других племен, неведомых Микитке: с этими людьми и вовсе не было надежды сладить, ни словом, ни хитростью. Подстрелят, как зайца, - а потом, если останется жив, выдадут своей госпоже на муки…

Феофано перестала есть с ними – и это только подтвердило Микиткины страхи. У него появилась было слабая надежда: Феофано все-таки совестилась… или нет? Как узнать?

Потом вдруг ударили холода – не такие крепкие, как в Москве, но чувствительные. А у него не было ничего, кроме той дворцовой одежонки, которой, точно на смех, его подарила Феофано; у матери не больше. У пленников брали эти платья стирать, потому что гречанка не переносила нечистоты, - но тогда они оставались совсем раздеты. Все заботы ромеев казались злой насмешкой: и чем более, тем злее.

Теперь Микитка даже высунуться из дому не мог – и чтобы не мучить мать своим несчастным лицом, не показывался ей на глаза. Бедная мать! Вся судьба женская решается мужчинами: и если какая жена вдруг берет большую власть, она становится вдвое хуже лютого господина, как будто мстит всем, кто ее прежде пригибал. Особенно греческая жена. Тем хуже было для них попасть в руки Феофано…

Однажды Микитка не вынес такого ожидания: он подгадал минуту, когда Феофано уехала, хотя гречанка часто путешествовала - и Микитка не знал, куда она уезжает и когда ее ждать. Но теперь он увидел своими глазами, как хозяйка ускакала с целым отрядом солдат: а значит, дело серьезное и вернется Феофано, наверное, нескоро.