– Мы тут ничем не поможем! – шепнула она.

Когда они оказались в новой темнице… вернее говоря – светлице… Евдокия Хрисанфовна вдруг задержала Марка, впервые заговорив с эскувитом сама.

– Ведь не Феофано сейчас решает судьбу других наших жен с детьми? – спросила она грека. Марк кивнул.

– Да, - сказал он. Вздохнул, теперь не скрывая сострадания и почтения к русской пленнице, величавой и сильной духом, точно северная княгиня.

– Да, госпожа, - повторил эскувит. – Сейчас госпоже Феофано отдана на откуп твоя жизнь и жизнь твоего сына… остальные пленники не принадлежат ей и никогда не принадлежали.

Евдокия Хрисанфовна кивнула.

– Я так и думала, - сказала она, одной рукой прижав к себе сына и не отрывая глаз от грека. – Их небось туркам перепродали? Флатанелос?..

Марк кивнул, не поднимая на нее глаз.

– Да, - глухо ответил он. – Многие наши… многие благородные ромеи издавна ведут дела с турками. Это очень постыдно.

Евдокия Хрисанфовна усмехнулась.

– Дивиться нечего, - сказала она.

Марк стоял не поднимая глаз; на лице его волновалось множество чувств. Наконец он сказал, с усилием разомкнув губы:

– Я бы выпустил вас… Но никак нельзя.

Евдокия Хрисанфовна кивнула.

– Понимаю, молодец, - спокойно сказала она. – Но ты себя не беспокой понапрасну: мы с сыном и сами никуда от всех не пойдем. Если суждено спастись, то вместе!

Марк вдруг поднял голову и, вытянувшись и посмотрев московитке в глаза, отсалютовал ей копьем. Повернувшись, ушел, печатая шаг.

С этого времени с ними обходились хорошо – не хуже, чем в имении Феофано: хотя они ни разу не встретились с самой госпожой, только с Марком, через которого и узнавали новости. Евдокия Хрисанфовна спрашивала эскувита, как содержат остальных пленников, и тот заверял, что для русских женщин с детьми делается все, что можно. Сколько можно – ключница не выпытывала: это было мучительно и для пленников, и для тюремщика.

Они просидели в заключении до того самого дня, как по Городу разнеслась весть, что император Иоанн преставился. Московитам эту весть принес Марк.

* На самом деле 31 октября 1448 года; но в моем романе вести о смерти императора задерживаются, из-за его немощи и происков врагов.

========== Глава 29 ==========

– Слышите? Его хоронят, - сказал эскувит, показав копьем в окно.

– Давно слышим, - ответила Евдокия Хрисанфовна.

Они и слышали, и видели – греческие священники и служки, одетые в привычную золотую парчу, но непривычно смуглые, шли рядом с носильщиками, которые тащили на плечах, казалось, простой, без украшений, длинный деревянный ларь. На улицах собрался народ, кое-кто плакал – но больше смотрели в угрюмом молчании и вполголоса переговаривались, кивая друг другу на гроб. Как будто об императоре Иоанне почти никто не печалился; а об обычаях и приличиях греки давно уже не заботились…

– А кто там – в гробу? Кто угодно может быть, - вдруг сказала ключница.

Марк повернулся к ней, изумленный и почти оскорбленный. Московитка улыбнулась воину: глаза у нее были серые и ясные, нестареющие.

– Почем нам знать, что это император? Как он царствовал – никто не видел, а как умер – кто знает?

Марк побледнел, потом покраснел, глядя на нее.

Потом склонил голову и отвернулся, опять уставившись в окно. Сказал с усилием:

– Ты права, госпожа… Никто не может знать.

Евдокия Хрисанфовна улыбнулась снова, но промолчала. Троица дослушала, как удаляется пенье и шаги. Толпа за окном рокотала как море, и в окно веяло морской - холодной, влажной свежестью.

Евдокия Хрисанфовна поправила на висках косу, тяготившую голову, и посмотрела на стражника.

– Славные у вас зимы, - сказала она. – Теплые. Будь наш край таков, у меня бы теперь не один мой Микитка подрастал, а трое-четверо…

Марк мрачно посмотрел на нее.

– И осиротели бы? Или с тобой в плен попали?

Ключница потупилась.

– Как Господу угодно, Марк. У меня муж насмерть простудился, шесть лет тому, - и моя меньшая дочка с ним, Ефросинья. Лютая зима была… Много померло, и старых, и малых…

Марк, охваченный смущением, потрогал свое копье. Переступил с ноги на ногу.

– У госпожи тоже умерло двое детей, семь лет назад, - вдруг сказал он. – Их унесла чума.

Какое-то удивление снизошло на красивое лицо московитки – удивление и понимание, как будто подтверждение давнишней догадки.

– Чума – она от нечистоты, - сказала Евдокия Хрисанфовна. – На нас такая хворь редко нападает.

Покачала непокрытой головой с ровным пробором на блестящих волосах.

– Царствие им небесное. Всем невинным душам.

Марк тяжко вздохнул, как будто думал в эту минуту о своей госпоже. Евдокия Хрисанфовна грустно улыбнулась.

– Ты-то сам не женат, конечно? Вон, вижу, - седой волос в бороде уже пробивается, как у меня.

Марк качнул головой, не глядя на нее, - но ничего больше не прибавил. Несколько минут протекло в тягостном молчании; Микитка затих, ощутив между матерью и греком что-то новое. И это новое его испугало.