– Хорошо тут у вас, в Подлесье, - проговорила я, засмотревшись на синие клочки неба, ворвавшиеся сквозь плотный полог листвы.

– Не жалуемся, - коротко ответил Арьяр.

И что он за человек такой? То слова из него как клещами тащить следует, а то заговорит - не уймешь. Вон, в первую нашу встречу, так и рассказывал мне о ведунах, а сейчас будто воды в рот набрал. Говорит мало, лишь по делу. Два-три слова скажет и снова молчит.

И смурной такой всегда ходит. Хмурится, будто та туча на горизонте. Едва-едва покажет свой синеватый бок, притаится, надеясь на бескрайнем синем спрятаться, мол, авось меня не приметят. А как налетит ветерок да так и выгонет ее, ненастную, на свет, глазам людским показать. Так же и Арьяр. Может, и думает, что не заметит никто его печали в глазах. Только вот о чем печаль?

Раздумывая так, я все по сторонам смотрела. Хотела каждую веточку запомнить, чтоб потом, в неприветливой чужой Трайте, тепло здешнее вспоминать. То ли мерещится мне, а то ли впрямь чую, что не вернусь в эти края никогда уж.

Ох, просвети меня, Вела-вещунья.

Так я на листья, пересыпанные ворохом солнечных искр, засмотрелась, что не заметила камешек мелкий под ногами.

– Ой, батюшки!
– вскрикнула, да руками замахала, чувствуя, что земля из-под ног уходит.

– И что ты неловкая такая? Все упасть норовишь?

Говорил Арьяр спокойно, тихо, прямо на ушко шептал, а руки его ласково меня, неудачливую, обнимали.

Обернулась я, в глаза ему посмотрела и будто в жар меня бросило.

Так близко, так рядом. И век бы не отходила и ладони, что сейчас крепко сжимаю, не отпускала.

– Арьяр...
– проговорила было да не вовремя.

По телу всему сладкая нега разлилась, кровь мигом в лицо бросилась, и будто огнем обожгло, когда поцеловал он меня. Хотела отпрянуть да не позволил - к себе накрепко прижал.

Сказывали мне девки в Растопше, что слаще поцелуя нет ничего. Что мир в один миг меркнет, а в голове будто туман. И верила я. Думала, раз целовались, то знают. Правда, те, кто говорили, уж замужем давно. Ничего не боялись - за первого встречного шли, а иные и вовсе в сумерках к парням бегали.

А я-то что? Кто ж на меня такую посмотрит? В родной деревне все только носом крутили и прочили старой девой остаться, да племянников нянчить. Только Влас и посватался, а я не пошла.

Не все лгали девки. Дыхание так и перехватило, а мир...прежним мир остался. Только вот будто что-то по-иному стало.

– Люба ты мне, Вёльма, - проговорил Арьяр, глядя мне прямо в глаза.
– Сразу приглянулась. Оставайся в Подлесье и моей назовешься.

– Что ты...
– выдохнула я.

Ларьян-батюшка, спаси-убереги! Да что ж это такое делается?

Остаться с ним и жить-тихо мирно в ведуньем селении. Забыть про дороги пыльные и Трайту далекую. Делить с Заряной место у печи и мужа любимого с охоты ждать. А после - засыпать рядом и дыхание его слушать, ощущать тепло рук, что тебя обнимают. Детей с такими же светлыми глазами, будто в них льдинки застыли, растить. Вот оно счастье бабье.

Да только не бывать этому.

Не для того я из дому ушла, чтоб к тому же самому и вернуться. Не затем бежала, чтоб в соседней деревне замуж выйти.

Останусь и никогда мне в Трайте не побывать, не увидеть Дом Предсказаний, не стать заклинательницей, не увидеть грозных северных воинов и далекой Ельнии, а еще никогда не испить соленой воды из студеной глади, что морем зовется. Ох, дурная же я девка! Другая бы...Да что мне до других?

– Что ответишь?
– спросил Арьяр.

Опустила я глаза и, руки его с себя снимая, назад отошла.

– Не держи на меня зла, - проговорила.
– Может, сама не ведаю, что творю. Да только не могу я остаться, как не проси. За кров и помощь тебе спасибо. Век благодарна буду. А об остальном...

Он хмуро сдвинул брови и мгновенно помрачнел.

– Не люб стало быть?

Я закрыла лицо руками, чтоб он видел краски и брызнувших слез. Какой-то миг с силами собиралась, а после снова в глаза ему посмотрела:

– Не могу я здесь остаться, Арьяр. Не для того из Растопши ушла. Прости меня, если сможешь, и за ответ такой, и за то, что покой нарушила.

Сказала и кинулась прочь, в чащу лесную. Подальше, чтоб не видеть его.

Расцарапанная щека, о которой успела забыть, отозвалась неприятным жжением. Наверное, слезами солеными залита.

Что уж тут говорить? Вышла я за порог судьбу свою искать, а теперь сама же от нее бегу прочь...

«Не то тяжко, когда тело мучается, а то, как душа страдает», - говорила моя мать, когда я, от горшка два вершка, руку сломала. Знахарь наш тогдашний, из самой Трайты прибывший, грамотный да ученый, здорово мне помог - даже следов не осталось. Только вот сломать что-то и взрослому тяжело, а ребенку малому и подавно.