Показалось или старик опять плюнул на его императорский пол? Фару очень хотелось оглянуться, но это означало бы, что он совершенно лишился выдержки. Скрипя про себя зубами, он гордо произнёс, впрочем, подозревая, что изобретатель уже пробрался к выходу:

— Я сказал, что сделаю это. И сделаю.

— Ты меня звал не посоветоваться, а объявить свою волю, Фарисей? Ну, ну...

Голос послышался, действительно, уже от входной двери, затем резко потянуло свежими заморозками. Император понял, что Геннадий Леонтьевич удалился, не дожидаясь окончания аудиенции.

***

— Кап... Кап... Кап, — било откуда-то из темноты то ли по голове, то ли внутри неё, и Лив сразу придумала два варианта. Первый заключался в том, что она подвергается ужасной китайской пытке каплями воды на макушку, а второй — что она неплотно закрутила кран на кухне, и сейчас, среди ночи, придётся вылезать из мягкой постели и плестись босиком по коридору, чтобы успокоить эту раздражающую капель. Или можно всё-таки нашарить под кроватью тапки?

Сквозь мутную пелену одуряющего сна, когда ты уже не спишь, но все никак не можешь проснуться, девушка принялась выбирать, какой из придуманных вариантов она бы предпочла. Звук становился всё навязчивее и раздражал все больше и больше, тогда она решила совсем уже открыть глаза.

Было темно, но по внутренним ощущениям она сразу почувствовала, что это даже отдалённо не её дом. Пахло сыростью, затхлостью, затем она немного проморгалась, и поняла, что проснулась в каком-то мрачном непонятном помещении, тускло подсвеченном блеклым, зеленоватым светом. На неё единым комом упали воспоминания — привет, выскочившая из темноты подсознания реальность! — и это капающее пространство не было избой Леры в Пихтовке, замком Шинга, и совсем не напоминало лес. Это было что-то совершенно ей незнакомое.

Вспышка осознания осветила лавандовое поле, под завязку наполненное странными видениями и яркими галлюцинациями. Самое последнее и ужасное из видений, граничащее с кошмаром: холодные, безжизненные глаза Джонга, отчаянный бросок Саввы на арбалет и довольно болезненный укол под левое плечо.

Лив пошевелилась, и поняла, что плечо ноет, словно на нем, невидимый под футболкой, растекается громадный синяк. Дышать было трудно. И от того, что с каждым вдохом просыпается и разливается по телу боль на месте укола, и от того, что сам воздух тяжёл и чрезмерно влажен. Кроме этого, странно ныл затылок, резало глаза, и сознание все время норовило опрокинуться обратно в сон. Лив с трудом удерживала себя на границе с реальностью.

Несмотря на все эти не жизнеутверждающие факторы, Оливия Матвеева, опираясь на инстинкт выживания, приподнялась на локте и попыталась выяснить, где она находится. «Этот мир не для нежных», — повторила она сама для себя, как мантру, мамины слова. Они всегда придавали ей силы и приводили в сознание. Напоминали, что Оливия умеет держать удар. Впрочем, когда Лив посмотрела вокруг себя, она сразу поняла, насколько именно это мир не для нежных. В смысле, совершенно.

Это явно был какой-то подвал. Она лежала на продавленном старом топчане, прямо над ней, по низкому, нависающему потолку, угрожающе извивались трубы. Ржавые настолько, что это было видно даже в блекло-зелёном свечении. Свет отбрасывала заляпанная чем-то похожим на водоросли лампочка на потолке. Ржавчиной в сочетании с сыростью ещё и противно пахло. Где-то чуть в стороне из трубы сочилась вода, это она разбудила Лив, монотонно разбиваясь о выщербленный бетонный пол и мешаясь с каменной крошкой.

Она пленница? Руки и ноги были совершенно свободны. Голова? Лив тщательно ощупала свой затылок. Голова — целая, только почему-то волосы совершенно мокрые, словно кто-то совсем недавно окатил её из кувшина. На топчане не было никакого подобия постели, Лив ощущала под собой только само его истерзанное тело, из которого торчали клочья начинки.

— Савва! — на всякий случай попыталась позвать она. Голос оказался очень слабым, да и её недавнего спутника явно не было рядом, и даже в некотором отдалении не было, это Лив ощущала совершенно точно. Из темноты, куда не попадал болотный отсвет жуткой лампочки, послышалось скромное шевеление, и тонкий голос произнёс:

— Очнулась?

Лив вздрогнула, потому что была совершенно уверена, что она здесь совершенно одна, но сразу же успокоилась. Из сумрака вышел ребёнок лет десяти, худенький и бледный настолько, что нельзя было навскидку определить, девочка это или мальчик. Ребёнок подошёл к топчану и взволнованно произнёс:

— А я так боялось, что ты умрёшь. И не знало, что делать, совсем не знало, у нас здесь только вода, а больше ничего, чтобы помочь тебе. А ты... ты такая красивая. Она.

Девушка, несмотря на весь вопиющий трагизм своего положения, комплимент проглотила с удовольствием. Настолько, что тут же забыла что-то поразившее её в речи ребёнка.

— Это ты меня поливал? Тебя как зовут? — спросила она, и голос опять прозвучал слабо, почти шепотом, но подросток понял, с радостью закивал:

— Я — Кузя. В смысле, я решило, что буду Кузей.

Лив взяла его за тощую руку, под ладонью ощущались тонкие косточки запястья.

— Ты мальчик или девочка? — она поняла, что было неловкого в первой фразе, с которой к ней обратилось это трогательное существо. Лив оставалась в недоумении, в каком роде к нему обращаться. — Она или он в смысле?