– Ладно, Хуан, твое… – вмешался старый Ноэль.

– Оставьте его, Ноэль, – прервал спокойно Ренато. – Пусть говорит, что хочет. Потом ему придется выслушать меня.

– Сожалею, но мне неинтересно слушать такого сеньора. У меня нет времени, чтобы слушать о Франции. Простите, и приятного вам вечера.

Хуан быстро удалился по длинному коридору, в глубине которого распахнулась дверь. Он приостановился, ослепленный солнечным светом, затем нахлобучил на свой лоб шапку моряка и горделиво двинулся вдоль двора перед часовыми, охранявшими вход.

– Не стоит ли попросить запереть его снова? – раздраженно спросил добрый Ноэль. – Разве он не заслуживает тюрьмы, из которой вы так упорно стремились его освободить? Надеюсь, вы понимаете теперь разумность моих советов. И если вы справедливо возмущены или сожалеете о помощи ему…

– Нет, Ноэль. Это вы купили ему тот кулек апельсинов?

– Что? Вы слышали?

– Да, Ноэль. И думаю о том же, о чем наверняка думаете и вы, несмотря на ваше внешнее возмущение, он по сути неплохой. Этот человек не способен забыть первую улыбку и первый подарок. В конце концов, все разрешилось благополучно.

Они оставили позади темный коридор тюрьмы. Как и Хуана, их ослепил солнечный свет, заливавший широкий двор. Вдалеке, по склону переулка, высоко подняв голову, твердой походкой удалялся Хуан Дьявол.

15.

– Айме плохо себя чувствует, у нее болит голова и она прилегла. Она умоляет и извиняется.

Сеньора де Мольнар окинула благодарным взглядом старшую дочь, которая солгала, чтобы оправдать сестру. В это время Ренато, сдерживая недовольство, вложил в руки матери букет цветов и коробку конфет, которую взял из рук слуги и с кивком с ним попрощался.

– Донья Каталина, вы передадите это Айме от моего имени?

– Конечно, сынок, конечно. Какие красивые цветы! Какая прелесть! Моника, не поставишь их в вазу? У тебя к этому талант.

– Я поставлю их в воду, а Айме сама с удовольствием заберет их в комнату.

Руки Моники задрожали, когда она взяла в руки букет, ее щеки были бледнее рясы. Она сжимала букет, чувствуя шипы.

– Погоди, Моника, – стеснительно попросил Ренато. – Если Айме стало лучше, можно ли мне увидеть ее хотя бы на миг? Если ей не трудно выйти на минутку. Если она не слишком страдает.

– Я спрошу у нее. Ей было плохо, но я спрошу, – уступила Моника и удалилась.

Каталина и Ренато остались вдвоем в старой гостиной Мольнар и какое-то время молчали, погруженные в свои мысли, пока голос Моники не возвратил их к действительности:

– Айме просила простить ее. Она не чувствует себя в силах, чтобы подняться.

– Ей так плохо? Если позволите, мой слуга тут же приведет доктора Дюваля.

– Ради Бога, не надо. Правда, Моника? – объяснила Каталина с подлинным беспокойством.

– Действительно, Ренато, – уверила Моника. – Айме скоро поправится; а если ничего не изменится, я пошлю за монастырским врачом. Не волнуйся, ничего страшного с ней не случилось. Надеюсь на это, по крайней мере.

Она взглянула на мать, стремясь ее успокоить, пока нетерпеливый Ренато вышагивал по широкой комнате, и настаивал:

– Не знаешь, как мне тяжко, когда я не вижу ее; ну хоть бы разок глянуть, перед там как уйти, Моника.

– Твое отсутствие продлится недолго, если вернешься в субботу.

– Признаю, что недолго, но для меня оно вечное, а поскольку ты не была влюблена…

– Почему бы тебе не прогуляться, сынок? – вмешалась Каталина. – Может быть, за это время…

– Как раз об этом я и подумал. Я пойду в центр по поручению мамы и перед отъездом заеду сюда. По правде, мне неспокойно, что Айме больна. Но если ей не станет лучше, с вашего разрешения я привезу врача. Простите мне эту вольность, но я слишком люблю ее. Смейся сколько хочешь, Моника. Ты наверно думаешь, что я дохожу до ребячества в своей любви.

– Я ничего не думаю, а если и так, какое это имеет значение? Весь мир для тебя зовется Айме, не так ли?

– Да, конечно, думаю, ты станешь меня упрекать. Но мне больно казаться смешным такой сестре как ты, чьим мнением я очень дорожу.

– Должно быть, ты считаешь меня очень суровым судьей, Ренато.

– Я читаю это в твоих глазах, Моника. Не представляешь, как меня огорчает, что я тебе не по душе. Но надо набраться терпения. А теперь я уж точно попрощаюсь. До скорого.

Ренато Д'Отремон вышел из дома, где остались мать и дочь. Каталина де Мольнар с тревогой спросила у Моники: