И на угли метнулись, выгибая спины в прыжке, еще трое, те самые близняшки и бывший с ними парень. Волосы дыбом, глаза горят не хуже, чем у Кречета, тем же самым веселым, хищным огнем. Рассыпались в стороны, заплясали: парень по центру, девицы с боков, прикрывая и одновременно не давая добыче уйти. Вот только кречет — не какой-то там тапи, чтобы испугаться. Вскинул огненные руки-крылья, сам пошел навстречу. Яр смотрел, как завороженный: четверо танцоров плясали так, будто заранее репетировали долгие часы. Но он-то знал: нет, вот минуты назад увиделись!

Рядом орали, подбадривали:

— Давайте, кошаки!

— Лети, кречет!

Пляска ничем не напоминала описанную Аэньей красоту — и зрители не молчали, завороженные. Охота, почти сражение, как тут молчать? И Яр тоже закричал то, что приходило на ум:

— Кре-чет! Кре-чет! Элэ! Элэ! Арай**!

Скоро люди на площади выкрикивали то же самое, а стоящие напротив — орали что-то другое, что-то про кошаков и «Лови!» и «Арай!» тоже. И в памяти всплывала совсем другая история, ритуальный бой удэши и Экора в ограниченном искрянкой и стлаником кругу. Только здесь — не за кого-то. Не насмерть — за жизнь. За радость, за веселье. За счастье и тепло, за пляску огня. Сила била от костровища волнами, пульсировала, повинуясь взмахам крыльев и выпадам когтистых рук, всякий раз лишь на волосок расходившихся с огненными перьями. Кто кого дразнил, кто с кем играл? Кошки с добычей или кречет с ловкими охотниками? В любом случае, это было весело. И когда последние угли рассыпались пеплом, разочарованно заорали все четверо: такая игра закончилась, едва начавшись!

Яр видел: Кречет еще не отдышался, еще не пришел в себя, не понимает, что, в общем-то, закономерно для первой пляски на углях, остался в чем мать родила. И как-то растерянно оглянулся, не зная, где искать помощи, хоть бы плащ какой найти… В руку ему сунули сверток то ли с тонким войлочным одеялом, то ли с шерстяным отрезом — не до разглядывания было. Яр выскочил в круг пепла, словно охотник, накрывая Кречета этой тканью, хоть и пришлось аж подпрыгнуть. Закутал разгоряченного и возбужденно блестящего совершенно птичьими золотистыми глазами молодого нэх, только что прошедшего свое первое настоящее посвящение огненной пляской.

— Пойдем, Кречет. Пойдем.

Тот и пошел. Послушно, почти не глядя, будто колпачок на голову надели. Кошаки, одежки не растерявшие, потянулись следом, азартно переглядываясь, шлепая по камням босыми, вымазанными в пепле ногами.

— Славная птичка, — хихикнула одна из девушек.

— Откуда такая прилетела? — вторила ей другая.

Толпа не мешала пройти, расступалась. Руки никто не тянул, но вот улыбки и поздравления-подбадривания сыпались со всех сторон, всем огневикам разом.

— Из Ташертиса мы, — вместо Кречета ответил Яр, напряженно размышляя. Вспоминал, как описывал свою первую настоящую пляску Аэнья. Нужно было увести опьяненного Стихией огневика туда где потише, где он ничего не пожжет в порыве чувств. Успокоить. Пригладить перья.

Он так сосредоточился на Кречете, что не понял, почему притихли люди, а что перед ним кто-то стоит, осознал, только почти влетев тому в распахнутые руки. Впрочем, покачнувшийся мужчина не стал ругаться, только усмехнулся, обнимая за плечи разом обоих.

— Ну-ка, тише. Идем, оба.

Кошаки покивали и растворились в толпе, все трое. А Яр повел своего друга следом за нехо. Вернее, рядом, потому что на его плече все еще лежала теплая уверенная рука, заставляющая забыть о робости или неловкости. Впереди шла нейха, вела вовсю зевающих малышей. Старшего нехина Яр не увидел, должно быть, ему позволили остаться праздновать в городе дальше.

Он и сам внезапно зевнул: сил сегодняшний день отнял… Хотя, казалось бы, и что делал? Да ничего. С другой стороны, подбадривало понимание, что надо позаботиться о Кречете, и тепло, которое приятной тяжелой волной плескалось внутри. Эта волна и подпитывала, помогала идти в горку, к замку, кажущемуся нереальным зыбким силуэтом на фоне окончательно потемневшего неба. Лишь кое-где светились окна: видно, все ушли на праздник.

Думать о том, с кем идет рядом, не хотелось. Об этом и о том, почему нехо ведет его в Эфар-танн, лучше всего подумать утром на свежую голову. Он привык вставать рано, наверняка и завтра поднимется раньше высокородных обитателей замка, вот и будет время поразмыслить и разложить все по полочкам.

А пока — войти в замок, через распахнутые настежь ворота, двинуться туда, куда подталкивал нехо, ненавязчиво и аккуратно. В такие же приветливо распахнутые двери, — ветерок их, что ли, распахнул? — по коридорам и лестницам, мимо гобеленов и распахнутых окон, дальше и выше, пока не шагнули в крохотную, странно знакомую башенку. Хоть и не был тут ни разу, но узнал, сразу узнал, жадно вдохнул теплый воздух. Даже Кречет заморгал, заозирался. Натворить дел ему не дали: усадили на ступеньку ведущей наверх лестницы, как на жердочку, сели с двух сторон.

— Тише, Кречет, тише. Налетался, наохотился. Тише.

Яр принялся гладить жесткие, как перья, пряди спутанных волос, и соприкоснулся кончиками пальцев с ладонью нехо, так же аккуратно выглаживавшей спину молодого огневика. И, привздохнув, сказал:

— Спасибо, нехо анн-Теалья анн-Эфар. Я не знал, куда его отвести, чтобы успокоить в тишине.

— Учебная перевидала немало огневиков… — морщинки в углах глаз обозначились явственней: нехо опять улыбался.

И, что интересно, никак не выказывал недовольства от вторжения в его личное пространство, хотя Яр прекрасно чуял аккуратно скользящие вокруг ветра. Значит, отогрелся род воздушников? Перестал быть промороженным насквозь, не подпускающим и на расстояние вытянутой руки?