— Нам придётся бежать, — шепчу я.

— Знаю, — отвечает она, по-прежнему не открывая глаз.

— Поможешь мне открыть шкатулку?

— Завтра, Кью, всё завтра.

— Завтра это слишком долго, — я грустно вздыхаю, обволакивая ребёнка кубометрами воздуха, пропитанного перегаром. Надеюсь, Ари крепко спит, потому что мы шепчем очень громко. По крайней мере, для меня. Мы даже дышим слишком громко.

— Я знаю, но придётся потерпеть, — тихо говорит она. Так тихо, что её шёпот бьёт по барабанным перепонкам.

— Нат уже спит? — спрашиваю я, и Сэм кивает, вздёрнув левую бровь в немом вопросе. — Я хотел поговорить.

И вдруг я чувствую, как Сэм сползает с кровати на пол. Кое-как встаёт на ноги. Я соскальзываю с мягкой постели вслед за ней. Мы выползаем на кухню, прокрадываемся мимо спящего Ната на диване, и Сэм открывает очередную бутылку. Я закуриваю сигарету, предварительно открыв окно, и говорю:

— Не надо. Нам уже хватит.

Я постепенно начинаю трезветь, и разрушать это состояние не очень хочется. Она тянется за сигаретой.

— Кончай курить, Сэм.

Она смущённо смотрит в пол. Руку не опускает. Я засовываю меж её пальцев сигарету, и она с благодарностью улыбается, пусть и немного смущённо.

— Спасибо, — говорит. — О чём ты хотел поговорить?

— О своей бабушке. Там в беседке, что ты видела?

— Ничего, — она мнётся с ответом. — В смысле, серьезно, ничего. Ты разговаривал сам с собой.

— Я разговаривал с…

— Да-да, — перебивает она меня. — С бабушкой. Я знаю. Затем мы услышали вой сирены и уехали. Удивляюсь, как они нас не нашли, — она задумчиво качает головой.

— Я заехал на поляну с другой стороны. Ты ведь помнишь, мы ехали туда другим путём. Не со стороны объездной трассы.

— Да, — кивает Сэм. — О чём конкретно ты хотел со мной поговорить?

Я пересчитываю в своей голове все различные вопросы, которые хотел задать своей спутнице прямо сейчас. Понимаю, что вопросов больше сотни. Но мой мозг не в состоянии сейчас быстренько сгенерировать правильный вопрос и подать его на блюдечке без единой заминки. Куда мы поедем? Зачем? А если нас найдут? Возьмём ли мы Ната и Ари с собой? А как насчёт собаки? Как открыть шкатулку? Почему мать Сэм её ищет? Почему винит её за смерть брата? Неужели, я схожу с ума? А что по-поводу наследства, которое мой отец завещал матери Сэм? И далее, далее, далее.

Какой из этих вопросов самый главный?

С другой стороны, зачем вообще задавать вопросы? Почему мы вылезли на кухню из этой тёплой постели.

Как вообще случилось так, что наши с Сэм родители были любовниками? Каков был шанс того, что спустя такое количество времени я вдруг наткнусь на дочь любовницы отца в баре, убегающую от преследователей, и вдруг решу спасти ей жизнь? Нулевой, правильно.

— Сэм, почему именно мы? Почему?

Да, кажется, вот он — самый главный вопрос века.

Она пожимает плечами в ответ. Этот жест стал привычным в нашей повседневной жизни. Этим жестом мы отмахиваемся от всех вопросов, которые сами же друг другу и задаём. Такое ощущение, будто мы настолько привыкли пожимать плечами, что, просыпаясь, дергаем предплечьями, локтями, изгибами рук, что спустя какое-то время это стало нормальным. Мы превращаемся в потерянных людей, которые мечтают найти ответы, но вечно пожимающие плечи не дают нам должного. На моей могиле напишут «умер от незнания». Да, наверняка.

— Почему твоя мать считает тебя виновной за смерть брата? — спрашиваю я и шумно выдыхаю. Сейчас Сэм врежет мне по лицу кулаком за такие вопросы, я знаю. Я бы так и сделал на её месте.

— Я бы сказала тебе правду, если бы не боялась её, — она уклоняется от ответа. — К тому же, я уже говорила.

— Что ты имеешь в виду? — не понимаю я.

— Кью, я боюсь признаться самой себе в том, что виновна в его смерти. Я знала о том, что мой брат собирается сделать ночью. И я ничего не смогла предотвратить. Я даже не попыталась. Она знает. Моя мать в курсе того, что я… Боже, Кью, почему ты спросил?

И снова она вспоминает Бога.

— Извини, — я редко извиняюсь перед людьми, но сейчас ей это нужно. — Я не могу понять очевидных вещей — почему мать тебя преследует?

— Хочет, чтобы я расплатилась за смерть брата. Она знает, что я виновна в его смерти.

— Сэм, ты просто ничего не сделала, разве это плохо?! — взрываюсь я, и она приставляет указательный палец к моим губам. Он в сладком вине. Я слышу пьянящий и одурманивающий запах. Мне хочется облизать его, но я одёргиваю себя от этой глупой затеи. Ведь иначе Сэм уж точно пересчитает мне все зубы.