– Дорога, я понял, мертвая. Я понял – ты это знаешь, и надеешься уйти на запад?

Они прошли еще минут двадцать – солнце уже наполовину утопилось под горизонт, – когда подошва цепи холмов, вдоль которой они держали путь, резко ушла налево, к востоку. Образовался пологий откос, сплывавший с возвышенности на юго-запад; Марк повернул голову и невольно остановился – еще один город. Город заброшенный, мертвый – это воспринималось не столько глазами, сколько чувством. Отсутствие огней в окнах не значило ничего; но весь этот бесчисленный головокружительный (в буквальном смысле) узор – его не было, он не горел. Мрачные серые стены, парапеты, башни, башенки тускло светились в холодеющих закатных лучах. Вот солнце скрылось под горизонтом полностью, рисунок города почернел и расплылся.

– Лейнгергеммех рейсс-сойтедде, – сказала Эйнгхенне. – Вейммдеххде саххеймест энгхенггеххе-гго. Тейстер хейллентдай.

– Я уже понял, что тейстер. Я уже понял, что у вас с этим тейстер проблемы.

На юго-востоке метрах в четырехстах в сумеречное небо взносилась такая же башня, какую они покинули перед полуднем. Она замыкала городскую стену на юго-западе; несмотря на огромный размер, в сиреневой тьме наступивших сумерек ее почти не было видно. Солнце уже скрылось под горизонтом, и, хотя небо на западе продолжало светиться, башня не только не отражала этот послезакатный свет, но и, казалось, его поглощала.

Город был очень похож на тот, который они посетили с Гессехом. Словно составлен из одного и того же набора модулей (весьма причем ограниченного), следуя одному и тому же набору правил (также весьма ограниченному). Разница заключалась в том как этот был вписан-посажен на свой конкретный ландшафт. И все равно, даже будучи мертвым, заброшенным (и, как ощущалось, давно), он восхищал своей гармоничной размерностью, согласностью с антуражем.

– Надо найти место где переночевать, – Марк сложил ладони и подставил под щеку, изображая сладкий сон на подушке.

Эйнгхенне посмотрела на свой кристалл – черную каплю мрака, потерявшую последний блеск вместе с заходом солнца.

– Вроде спокойно? – Марк указал пальцем на шарик.

– Вроде спокойно, – повторила Эйнгхенне, опять же совсем без акцента, и улыбнулась. В голос ее возвращалась прежняя сила и звонкая ясность.

– Ну, тогда, – он попытался припомнить что говорил Гессех, когда выставлял за дверь в тех комнатах, где стояли шары на столах, – как там оно – теэдейнгет?

Они свернули на юго-восток и дошагали до ближайшей стены. Все такая же кладка, с неповторимой вариативностью перламутрово-полированных плит; по периметру плит – все такой же узор, теперь матово-серый, тусклый, безжизненный, читающийся только контрастом с полировкой плиты; по верху стены – все такой же зубчатый парапет, который повсюду раньше резал глаза слепящим пунктиром.

Они пошли вдоль стены. Каждые метров сто по парапету был установлен шар – они ярко сияли на стенах и крышах в том, первом городе; здесь – такие же сгустки мрака как камень Эйнгхенне.

– Дассемме, – Марк указал на ближайший шар, припомнив что говорил тогда Гессех – то же, кстати, что недавно, там у башни, сказала Эйнгхенне.

– Кисттетт-гго, – рассмеялась та.

– Что тут смешного? Тем более, я ведь прав?

– Прав, – сказала Эйнгхенне и рассмеялась еще раз.

– Этим «кист» ты меня уже обзывала, кстати. Надеюсь это не грубое и циничное ругательство,

Они приближались к башне – огромный параллелепипед выползал в темно-синее небо серо-фиолетовым призраком. Наконец они подошли. Основание башни пронзалось стрелой дороги, которая бесконечной прямой стремилась на запад. Они поднялись по насыпи и свернули налево в арку.

Пройдя под шаром-многогранником, который продавливал мрак некой черной дырой, всасывая последние кванты света, они прошли под восточной стеной башни и оказались в черте города. Стемнело; город едва рисовался узором дорог и точек-кубиков зданий – прямоугольная сеть, местами нарушенная диагоналями равных углов. Они двинулись по дороге, пересекавшей город понизу и покидавшей его прямоугольником восточных ворот, дошли до первого перекрестка, свернули налево. По ширине полотна и наличию тротуаров можно было представить, что это была такая же центральная улица – и ведущая, очевидно, к такому же главному зданию наверху. Однако сейчас наверху уже ничего не было видно.

Они поднялись до первой площадки – перекрестка с первой улицей, шедшей параллельно сквозной нижней дороге. Девушка тронула Марка, указала на ближайшее здание. Они подошли – все такой же квадрат с аркой в переднем фасаде; они прошли в арку – все такой же квадратный двор.

Эйнгхенне, протыкая густые сумерки своим космически черным мешком, пересекла площадку двора, подождала у двери, и они вошли в помещение. Вернее сказать, погрузились в полнейший мрак – потому что внутри царила абсолютная темнота – действительно, что называется, «хоть глаз выколи». Тем не менее, она уверенно провела Марка в некое место. (Притом что он не сомневался, что в темноте она ничего не видит – волшебные диски в глазах наблюдались пока только у Гессеха, его облаченных в шлемы собратьев, и также у белого «мага».) Затем мрак растворился – Эйнгхенне открыла бесшумные ставни, и в помещение проник фиолетово-серый сумрак двора.

Глаза, уже привыкшие к темноте, различили квадратный стол и несколько стульев, расставленных в беспорядке – или, скорее, брошенных. Как будто людей сидевших за этим столом, ведших беседу, застигла какая-то тревожная новость, и они, второпях отодвинув стулья, быстро покинули помещение. На столе открытая книга; вокруг разбросаны листья, на которых, насколько можно было разобрать, велись заметки – как видно, прерванные вместе с беседой. Вот еще стержень – то ли кость, то ли тяжелое дерево; держать в руке очень приятно, не хочется выпускать; один конец заужен и оканчивается маленьким шариком. Без сомнения прибор для письма; выточен (или отлит?) из цельного куска материала – то есть ничем не заправляется.