– Что за дьявол! Это еще что за шуточки?!

Эйнгхенне посмотрела назад. Шар горел тяжелым рубином, вязким, зловещим, мрачным – сквозь прозрачный огонь сверкающих граней.

– Макхиггет! – сказала она тихо. На глазах ее показались слезы.

Марк схватил ее на руки и с остервенелой решительностью зашагал прочь от проклятой башни.

– Вергеймметт! – Эйнгхенне попыталась вырваться. – Вергейнгет, доо! – она ударила его в плечо – так сильно, что Марк этого, в ее состоянии, не ожидал.

Всей серьезности дела ему не понять – это ясно... Он поставил ее на дорогу; она стояла, плача, оглядываясь по-детски беспомощно.

– Ну, тогда двигай сама! – он дернул ее за руку, устремляя прочь от проклятой башни.

– Эмм редхентде, – она посмотрела на него сквозь теплые золотые слезы. – Редхентде егхааргетт, – она указала на запад.

– Это «ред» я уже как-то слышал, – отозвался со злостью Марк. – Мне его уже говорили. И потом засадили в затылок камнем. Только «ред» мне было на юг. Ну, и что будем делать?

Эйнгхенне стояла – бледная, погасшие волосы, потухший взгляд – и плакала. Затем снова обернулась на пылающий шар, затем посмотрела на запад, затем снова на шар, и долго стояла так – разглядывая не шар, а перспективу за башней, будто решаясь идти обратной дорогой. Затем обернулась на юг.

– Ну, что делаем? – не выдержал наконец Марк. – Куда-то идем?

Эйнгхенне присела и провела пальцем по шву между плитками – между параллельными линиями узора, отражавшего солнце так, что Марк прижмурился.

– Эгхаргентде, – она постучала по перламутру плитки согнутым пальцем.

– Дорога, я понял.

Она переместила палец на полметра к югу и провела параллельную линию.

– Эгхааргандентде, – обернулась и указала на юг.

– Другая дорога? Это я тоже понял. Километров через двадцать будет еще одна, потом, наверно, еще одна – это я понял. Между дорогами, кроме этих жутких людей, никого и ничего нет. Ну, я, во всяком случае, не видел – пока. Дальше?

Эйнгхенне изобразила двумя пальцами идущего человека – от первой линии к другой.

– Ну, пойдем, это ясно. Дальше?

– Ведхергде дассемме, – девушка постучала пальцем в пространстве между обозначенными дорогами. – Таахергтент, – она тронула Марка двумя пальцами и перебежала ими от ближней дороги к дальней. – Демментмент-ле, – она указала на себя, затем пробежала пальцами от первой дороги полпути до второй. – Реххентментай. Дассемме, – она постучала пальцем себя по груди и скрестила перед собой руки.

– Даасемме... Я слышал это слово там, в городе, – Марк указал на восток. – Не помню как он называется полностью, – Лейнгергеммех, и что-то еще... Я, кажется, понял что ты хочешь сказать. Нам нужно перебраться на ту дорогу.

Он провел пальцем по второй линии; девушка закивала.

– А тебя не пустят. Уже не пускают, – он указал на шар, горящий в темноте арки багровым золотом.

– Таахейммде геэссейленг-кхаа! – Эйнгхенне оглянулась на шар с беспокойством, даже со страхом.

– Не парься, – Марк взял ее за руку.

– Таахергсент, ейнай, – она улыбнулась и вцепилась ему в ладонь двумя руками.

Затем поднялась, подошла к обочине и переступила резной бордюр. Сошла на откос, остановилась, обернулась и посмотрела – беспомощно, как девочка которую бросили в незнакомом месте, и она не знает куда идти и что вообще делать.

Марк оглянулся на посох – черно-шоколадный стержень лежал на сверкающем полотне дороги. Странным образом, он потерял свой полированный блеск, и казался теперь то ли деревянным, то ли каким-то глиняным. А десять минут назад сверкал ярче неисчислимых линий узора на кладке дороги и башни.

Марк задрал голову в восточное небо – слепящий столп подпирал небосвод. Отсюда долго смотреть было нельзя – башня собирала столько света, что глаза резало до боли. Он отвернулся, догнал Эйнгхенне и взял ее за руку.

– Пошли. «Таахейнгес» значит «пошли». Ты тоже записывай.

– Пошли, – кивнула Эйнгхенне.

Затем просунула другую руку за пазуху, под свой черный мешок, и достала цепочку с кулоном – многогранный шарик, подобный всем этим огромным кристаллам, только маленький, сантиметра два с половиной в диаметре.

– Дестенгдерт.

Идти было нетрудно – трава невысокая, почва упругая; подошву всхолмья местами усыпают камни, но россыпей мало, и идти они не мешали. Черный глянцево-мерцающий материал мешка (который, между прочим, Эйнгхенне был, как бы сказать, очень «велик») никак не реагировал на траву, почву, осколки камней. Материал сохранял свежесть и чистоту, словно покрытый защитной пленкой. Марк вспомнил плащ и сапоги Гессеха, таким же чудодейственным образом сохранявшие идеальное состояние.