– Ну, в чем проблема? Бери и работай! – Марк наклонился, тронул стержнем платформу, выпрямился, и еще раз потер руками плечи, которые дрожали от холода. – Иначе мы до утра не доживем! Оба! – он снова протянул стержень.

Но серый только стоял и смотрел на жезл.

– Вот так я не попадал еще никогда, – Марк снова присел на платформу – ноги не держали, – обхватил голову руками, стукнув дурацкой железкой висок. – Ни дров, ни огня развести, вообще никак... Что делать?

Стемнело уже совсем; небо рассыпалось миллионами звезд, в ясном и чистом сиянии которых дорога, арка тоннеля, черные силуэты платформы и короба, серо-серебристая фигура серого были видны как при яркой луне. Холод одолел усталость; Марк поднялся, пробежался вокруг платформы. Сделав круг, он вернулся к серому – тот стоял, дрожал, и смотрел.

– Это дурдом, – сказал Марк.

Затем он, окоченев до такой степени, что стал терять над собой контроль, со злостью пнул платформу. Платформа тронулась и заскользила – в тоннель. Марк ожидал, что она, как обычно, остановится метров через десять-двенадцать, но она продолжала скользить и исчезла в черноте тоннеля. Без этой квадратной металлической плиты с черным ящиком, в компании с очередным серым немым, стало вдруг как-то дико и страшно. Марк рванул за платформой во тьму тоннеля, наткнулся, ушибся, вскочил на холодный край, примостился спиной к холодному ящику. Терять нечего. Если у этой железки что-то свое на уме – пусть везет куда ей там нужно. Даже в тоннель. Только подальше отсюда.

Темнота была абсолютная, реально непроницаемая, реально «хоть глаз выколи». Во всей этой темноте существовала только ледяная железка под ягодицами и ледяная железка под лопатками. Сидеть так дальше было нельзя, и он осторожно перемостился на корточки. Когда ноги затекли так, что почти перестали чувствоваться, он снова вернулся на пятую точку, свесил левую ногу – и, тронув полотно дороги, понял, что платформа продолжает двигаться.

– Интересное дело... Отлично я ее пнул.

Через некое неопределенное время абсолютный мрак заискрился тонкими хрустальными искрами. Искры, сначала призрачно-золотистые, стали густеть, темнеть, и, наконец, сформировались в сеть все прежнего нескончаемого узора – как видно, отражавшего источник света, все прежний густо-тепло-рубиновый. Марк вдруг отметил, что вся эта запредельная красота и совершенство стали его сейчас раздражать. Может быть, он просто устал, замерз, несколько остервенел от того что случилось; он наблюдал как узор кладки пола и стен тоннеля проявляется все ярче и четче (потолка видно почему-то не было) – и ощущал злобное раздражение.

Наконец случилось то чего следовало ожидать. Платформа остановилась на перекрестке, под очередным рубиновым шаром. Стволы двух перпендикулярных тоннелей расходились во мрак и растворялись в мерцании рубиново-золотых искр. Марк соскочил с платформы, не удержался на бесчувственных ногах и упал; поднялся; держась за стену, раз двадцать присел. Когда ноги вернулись на место, обошел платформу.

– Надеюсь она просто ждет куда поворачивать...

И долго не решался толкнуть ее дальше; когда, наконец, решился, произошло то чего он боялся – платформа совершила, опять же, привычное действие – сдвинулась на двадцать сантиметров и вернулась в исходное положение. Ни на север, ни на восток, ни на юг, ни на запад дальше этих двадцати сантиметров она двигаться не желала.

– Значит, буду сидеть и ждать – либо пока кто-то появится, либо пока просто не сдохну. Нет, сидеть на этой железке не буду... А то импотентом стать можно. Буду ходить, вокруг... Хотя какая разница уже, – он посмотрел на мерцающий клубок дыхания. – И, блин, нога что-то разнылась, – он потер ушибленную голень, на которой давно обозначилась большая припухлость.

Погуляв вокруг платформы минут пять, Марк достал жезл – и обнаружил, что хрустальный шарик на нем светится таким же теплым огнем – маленький клон огромного шара, висящего наверху в пустоте. Потыкал шариком в платформу, в ящик, рассыпав холодный хрустальный звук, как-то дисгармоничный с теплым багровым светом, – но все, разумеется, без эффекта. Он топтался по перекрестку минут еще, наверно, двадцать, может быть, тридцать – и вдруг в перспективе западного тоннеля заметил звездочку огонька.

Огонек приближался, высвечивая пол и стены; вот, наконец, стал различим силуэт – платформа, на ней фигура с шестом – словно на плоскодонке; вот, наконец, силуэт материализовался в огне многогранника – к перекрестку подскользила платформа со стоящим на ней человеком. В руках человека имелся длинный гравированный посох, который встречался до этого только раз – у того перевозчика, на озере, весьма похожий на ойссехх Эйнгхенне. Хрустальный шар на конце светился все таким же тепло-густым рубином – огонек в холодной бездне тоннеля.

Вместе с платформой к перекрестку подкатила волна характерного козлиного запаха. Человек, заросший как классический Леший, был облачен в характерное жуткое рубище – копия того перевозчика, который переправлял их с Гессехом через то, самое первое, озеро. Вспомнилась та необыкновенная штука, брошенная перевозчику Гессехом (то ли монета, то ли какой-то жетон-пропуск?). Платформа остановилась; пришелец продолжил стоять, опираясь на посох, сверкающий в вязком рубиновом свете мрачно-багровым золотом.

– Нейддве-кхи Марк, – сообщил снова Марк. На всякий случай, почти машинально, никакого ответа не ожидая; однако «Леший» вдруг отозвался, вполне обычным человеческим голосом:

– Нейгетт, нейддве-кхи.

И продолжил стоять, не двигаясь. Тогда Марк, для которого козлиная вонь представляла сейчас наименьшее зло, запрыгнул на платформу «Лешего», и сказал:

– Таахейнгес! Ты понял?

Пришелец, словно действительно на плоскодонке, оттолкнулся посохом, и платформа поплыла обратно – на запад, в глубину тоннеля. Платформа грела (не может быть!), и Марк постепенно начал приходить в себя. Еще часа два этой дороги (насчет времени он сейчас не был уверен; обычно он чувствовал время точно, но после нескольких суток без часов, после всех этих дорог, после этого антарктического тоннеля особенно, все чувства исчезли) – и тоннель кончился. (Чувства исчезли, но башка еще как-то варит – если мы едем так долго, пришелец, стало быть, в дороге уже давно? Ведь на перекрестке он появился минут через двадцать-тридцать после того как там появился сам Марк?) Впереди засветился прямоугольник – западное небо, отражающее восход матово-синим бархатом. Перед воротами платформа остановилась; человек поднял посох, направил звездочкой шарика к небу, произнес формулу. Железка двинулась дальше, и они, наконец, оказались под светом утра.