Оставил стилус рядом с бумагой, поднялся, вышел, снова забрав с собой весь свой запах.

– Это самые красивые, и вообще самые лучшие... – вздохнул Марк, не сводя глаз с последнего слова. – Вот с них я и начну все учить.

Минут двадцать он потратил на усидчивое занятие, в результате которого весь лист оказался исписан до конца, а значение и написание двенадцати графем, из которых составлялись все эти слова, – хорошо усвоены. Писать эти буквы, этим волшебным пером на этой волшебной бумаге, было так классно, что когда весь лист исписался, Марк покинул стол и направился к черному шкафу за новым. Открыв дверцу (открылась, опять же, так удобно и плавно, что...), ожидаемой стопки листов он не увидел. В шкафу имелось шесть полок, где стояли какие-то такие же черные кубики, стороной сантиметров по двадцать; на одной полке лежал еще один стилус, и все – больше в шкафу ничего.

В трех остальных так же – пустые вообще. Пришлось вернуться за стол. И снова, и снова – Нейгетт будто подглядывал; дверь незаметно открылась, и он вошел в помещение (вместе, соответственно, со своим ароматом, на который Марк уже перестал обращать внимание). Прошел к столу, взял исписанный лист – изящная аккуратность жеста как-то вообще не вязалась с грязнейшими пальцами (которые, казалось, должны были пачкать все к чему прикасались, но не пачкали), – внимательно просмотрел, вернул.

– Лле! – он кивнул.

– Дай еще лист, – Марк тронул исписанный. – А то там ничего нет, – обернулся на шкаф.

Нейгетт взял стилус, обратной стороной провел по листу вертикальную линию – снизу вверх. Марк посмотрел на лист, и ему захотелось ущипнуть себя за ухо, или за нос, или за что там следует в таких ситуациях. Все написанное на листе исчезло. На столе лежал чистейший свежайший новейший лист – бери и пиши.

– Это круто, – сказал он, наконец. – Только вот что делать если я хочу посмотреть что написал?..

Он перевернул лист, всмотрелся – и ему снова захотелось ущипнуть себя за ухо, или за нос, или за что там следует в таких ситуациях. Написанное на той стороне теперь находилось здесь.

– Ну круто, чо уж, – сказал он, наконец, еще раз. – Круче чем все такое у нас. А ну-ка, дай...

Он отобрал стилус, провел по этой стороне листа снизу вверх. Написанное растворилось в мерцающем кремово-серебристом фоне. Тогда Марк провел стилусом наоборот – сверху вниз. Написанное вернулось. Еще линия – вернулось написанное перед тем, еще один «скролл», предыдущий.

– Да, это реально круче, – он поднял голову и кивнул. – Как минимум в пять раз удобней. И самое главное, что питается, похоже, из воздуха... И я не удивлюсь если все такие листки связаны в какой-нибудь свой Интернет. Только вот после этого я еще меньше понимаю что у вас происходит, – он указал стилусом в белую мглу за окном.

– Ддеххейстет, – Нейгетт свернул лист в сверхаккуратную трубку, вложил внутрь стилус (диаметр трубки оказался как раз под перо), протянул Марку.

– Вот спасибо, – тот принял трубку, спрятал во внутренний карман куртки. – В общем, пока что ты тут самый красавец. Эйнгхенне не считается, она вообще, похоже, из другой оперы. Да и кра-са-ви-ца – другого рода... У вас в языке есть роды? – он припомнил что недавно озвучивал Нейгетт. – Нейдве-нейдде – это из какой оперы? Ладно, у меня уже голова гудит. На сегодня хорош.

– На сегодня хорош, – кивнул Нейгетт и сдержанно усмехнулся.

– Мне иногда кажется, – усмехнулся в ответ Марк, – что вы тут все как собаки. Все понимаете, только сказать не можете... Или не хотите.

– Или не хотите, – Нейгетт усмехнулся еще раз.

– Я тебе дам в глаз. Глаз, – Марк тронул свой правый глаз. – Г-л-а-з. Тоже записывай, говорю. Чтобы знал что к чему, когда я тебе в него дам.

– Таахейнгет айнахх. – хозяин указал чтобы гость шел за ним, и вышел.

– Это я уже знаю...

Нейгетт повел его, похоже, обратно в башню. Они двинулись расталкивая белую муть – поднялись по лестнице, узор ступеней которой уже терялся в тумане, прошли по балкону, вчерашней западной бездны под которым сегодня не существовало, свернули в тоннельчик к башне, наполненный глухим серым мраком. Вышли в гулкий объем башни. Огромный кристалл в пространстве над головой горел тяжелым вязким рубином – таким плотным и сочным, что, казалось, стылые сейчас недра башни даже обогревал.

Марк вдруг обратил внимание, что в руках Нейгетта снова появился посох – ни в доме, ни на балконе этой железки не было; должно быть, оставляет в тоннельчике... Хозяин воздел посох к хрустальному шару, произнес формулу. Шарик на конце посоха вспыхнул таким же багровым огнем, угас; в глубине огромного многогранника заблистал сверкающий калейдоскоп – в который Нейгетт стал внимательно всматриваться.

– Это мы уже видели, – Марк хмыкнул. – Я только до сих пор не пойму что вы там видите.

Хозяин обернулся, сверкнув радужными зрачками.

– Ойггенест, – он указал себе на глаза; затем отвернулся и продолжил изучать бликующую картину.

– Ага! – Марк вдруг все понял. – Голограмма, что ли? Типа секретная, закодированная, или просто по-другому не передается? А эти твои ойггенест ее собирают, во что-то? И необязательно, может быть, собственно в изображение... Что-то вы там читаете... Это круто, и опять же, покруче нашего. Во всяком случае, в плане помехоустойчивости, насколько я в это въезжаю... Да и вообще очень красиво, – он продолжил любоваться мягким сверканием – словно в хрустальную граненую чашу вина пустили золотых рыбок, и они резвятся там, бросая сквозь рубин вина и хрусталь материала искристые зайчики.