Впереди показалась исполинская стена-призрак игхорга. Наконец, они вступили в туман. Мальчишке однозначно стало легче – напряжение его явно оставило; он остановился, чем-то щелкнул – факел воспламенился, отразившись по сторонам на туманной стене. Двинулся дальше, и теперь шел просто быстро, уже без какой-то сдержанной паники, ощущавшейся только что на расстоянии не менее десяти метров. Вот снова мост; кончился, наконец, и он; наконец они снова оказались в городе – по сторонам очертились вертикальные линии стен – похоже, параллелепипед ворот, – дорога за ними вернула себе все атрибуты улицы.

Марк догнал мальчишку, положил руку на плечо (отметив, опять же, каким приятным на ощупь оказался материал серо-бесцветного рубища):

– Дай передохнуть, блин! И еще мне интересно, почему с той стороны, – он указал в туман на запад, – ты без «игхорга» не парился, а здесь, – указал за спину, на восток, – такая вдруг катастрофа?

Мальчишка проследил за жестами.

– Ведхетт Кайлиссаргсе, – указал на восток.

– Ага. А ты – Эммертейгесс?

– Не ведхетт Эммертейгсе, – мальчишка указал на запад.

– Ага, – Марк кивнул, с удовлетворением. – Мне кажется, я, все-таки, реально начинаю шарить, что тут у вас и как. Какой-то у вас тут получается кастовый феодализм на основе ультрананотехнологий. Во-первых, у вас тут какие-то хитрые касты, в которые назначают, по ходу, в каком-то определенном возрасте, по результатам цветового теста. Во-вторых, дискриминация по территориально-фамильному признаку. Или по фамильно-территориальному. А «игхорг», получается, все это как-то нивелирует, и все ваши непотребства покрывает, некоторым образом. Короче! Здесь, в этом Рейседде, нам, в данный момент и сейчас, я понял, более-менее безопасно – во всяком случае пока болтается «игхорг». Поэтому давай конкретно передохнем и, желательно, обретем чего-то съестного. Если оно тут есть, конечно... Вот только жалко, что конь диссолютировался. Такой бы классный и стильный.

Он подошел к краю дороги, уселся, прислонившись спиной к безупречно-изящному парапету, закрыл глаза и попытался расслабиться.

Но ничего не получилось. Еще никогда в жизни Марк столько, в течение такого ограниченного промежутка времени, не перемещался. Образ жизни он вел преимущественно сидячий, который, в целях профилактики геморроя (да и вообще надо), старался по мере возможности разбавлять поездками «на природу» (желательно в горы, желательно подальше, но без неоправданного экстрима). Сколько он прошагал за эти какие-то несколько дней – в данный момент не представлял совершенно. Как только он окажется в каком-нибудь более-менее стационарном состоянии (это надо сделать скорей и скорей; сил, при всех смягчающих обстоятельствах, не остается ни физических, ни душевно-моральных) – надо будет вспомнить и посчитать сколько дней он тут уже болтается. Но судя по тому как все тело, наконец, начинало ощущаться надсаженностью и болью, даже плечи и шея (несмотря, опять же, на все эти обстоятельства, такие как дорога, вообще весь этот здешний совершенно иной «энергетический режим») – столько сколько он уже протопал за это время, в этом придурочном мире, – там «у себя» он не проходил, наверное, за год.

Но здесь даже боль и усталость ощущались как-то щадяще – какой-то именно надсаженностью, а не явной болью – мышечной, суставной, как оно там обычно бывает. Руки-ноги-плечи-шея не болели, не «отваливались», а своим ощущением как бы давали понять, что пора бы как следует отдохнуть... Давали понять очень явно, и с каждым часом все больше настойчиво... В общем, настало время всерьез озаботиться каким-то пристанищем, каким-то углом, куда можно, хотя бы на какое-то время, забиться, «зализать раны»...

– Во-первых, я элементарно устал.

Марк обернулся вправо. Старый знакомец снова погасил свой нанотехнологический светоч и сидел теперь, рядом, также прислонившись спиной к кованному парапету (литому? под сверхвысоким давлением? или отпечатанному на каком-нибудь 5-D нанопринтере?), бессменно уложив палку факела между ног. Снова начало рассветать, и рассеянный свет начал формировать из мрака привычные атрибуты мира, здесь «с поправкой на город», – дорогу, бордюры и парапеты, вдоль полосок-газонов, ажурные решета палисадников...

– Во-вторых, проголодался, и так, что подумываю, все-таки, стать каннибалом. В-третьих, у меня голова идет кругом, и сама по себе, естественным образом, и потому, что уже почти сутки, по ходу, я топчусь кругом на одном месте... А в-четвертых, я, кажется, окончательно понял, что счастливую старость мне придется встречать здесь, и поэтому надо как-нибудь обустраиваться. Как у вас тут дела со счастливой старостью, кстати? В каком возрасте выходят на пенсию? Попаданцам ее дают? Если дают, то каковы шансы до нее дожить? Или, в связи с истощением тейстера, равно как запаса ттайргесов, пенсионный возраст у вас отодвигается в вечность? Я вообще так устал, что даже есть, кажется, уже не хочу, и, похоже, уже не захочу никогда... Но поесть надо, даже через силу. Иначе наступит момент когда я свалюсь бездыханный, и от усталости даже сам не замечу... Ты, по идее, должен знать как все это подкрадывается – незаметно... Надо что-то найти. Не может ведь быть – чтобы во всем таком мегаполисе не осталось ни репки съестного. Даром что все отсюда, по ходу, свалили... Твеййессо, внемли, дружище! Надо найти дас-даас!

– Оддетт ойхеммде, – отозвался мальчишка, как показалось – грустно.

– Опять ойхеммде. Я уже понял, что это значит что-то типа «обломайся», или «хрен тебе», или «хрен вообще»... Ну что же, давай снова без дас-даас. И наверняка сейчас опять куда-то потащимся... Если бы не особоэргономическая дорога, экологически свежий воздух, и приятные горные виды... Хорошо, кстати, что у меня кроссовки родные, не палево. Паленые бы расслоились сразу после того как я хапнул ттайргес, и судьба вашего мира повисла бы на волоске... Пошли поищем какой-нибудь хавчик! Дас-даас значит «хавчик» – понял? Хав-чик. «Ч» звук для вас чужеродный, поэтому ты особо не парься, если не зайдет с первого раза... А я все пойму и прощу... – Марк поднялся.