Повторяя вчерашний маршрут, Марк обошел двор по балкону, двинулся дальше, по северному продолжению коридора. Впереди снова замаячил тусклый прямоугольничек хода. Мальчишка шлепает за самой спиной; вот, наконец, очередной выход – вчерашний огромный зал, еще один «эйргедд», снова спящий, бездонно-черно-вишневый, висящий в воздухе по центру зала своим загадочным образом. Так и есть, башня, не меньше той где обретался Нейгетт (кстати, странно почему ее не было видно от перекрестка); в туманную высоту стремятся по четырем стенам пунктиры-цепочки узких ленточных окон.

Зал, разумеется, пуст – плоскость узорного пола переливается рассеянным светом, на всей поверхности – ни пылинки (и, очевидно, в буквальном смысле).

– Ты, как мне почему-то кажется, – Марк обернулся к мальчишке, застывшему у плеча справа, – вполне себе в курсе что здесь творилось вчера. Ладно, двигаем дальше.

Они пересекли блистающий пол, прошли последний коридор, самый короткий, вышли в вестибюль перед дверью. Вчерашнее желание увидеть, наконец, этот дурацкий Рейседде вспыхнуло снова; Марк подошел к высокой двери, замер, обернулся.

– Двери, как я пока замечаю, у вас не волшебные. То есть если она не заперта, откроется от обычного пинка... Надеюсь.

Отвернулся к двери, взялся за высокую ручку – по всей высоте двери, почти от края до края, – надавил (Гессех тогда, снаружи, тянул на себя). Дверь, огромная и с виду очень тяжелая, открылась очень легко и приятно.

– Ну да, – хмыкнул Марк, ступив за порог. – Если я правильно все понимаю, придется ждать, как минимум до утра.

«Игхорг» обрезал пространство – метрах в десяти-двенадцати; за дверью, как следовало ожидать, находилась верхняя площадка лестницы, а сама лестница через несколько ступеней поглощалась туманом.

– Ле тахеэллентде ойггененхест, – мальчишка указал себе на глаза. – Хайнде айхевейм.

– Я понял, без этих стекляшек там делать нечего. Насчет «айхев» – Гессех так спрашивал, что-то такое, тогда, в конюшне. Если это про лошадь, то не парься – я знаешь, оказывается, какой ковбой. И, мне кажется, я понял что ты затеял – сесть на лошадь, а она сама повезет? Идея супер, только у тебя есть такая лошадь? Правильная? Чтобы повезла куда надо? Короче, таахейнгес? – он указал назад, в сторону где вчера находилась конюшня.

Они вернулись в вестибюль, вернулись дальше по коридору в пустой гулкий холодный зал. Впереди, над высоким прямоугольником двери мерцало кольцо голограммы-«герба». Повторяя Марков вчерашний маршрут, они вернулись в открытый двор (почему над ним небо, а не обычная неопределенность «игхорга»?), свернули налево, к проему в восточной стене, двинули по коридору.

– Пять минут – это метров пятьсот, – обернулся Марк когда они, наконец, дошли до конюшни. – Если экстраполировать масштаб, то город, надо думать, также нехилый.

Вчерашних мертвых на своем месте, разумеется, не оказалось. Все «парковочные места» пустовали – все кроме одного, самого крайнего, слева перед внешней дверью, в котором умиротворенно жевал свою еду привычно лоснящийся сверкающий глянцевый конь, необычного серо-стального цвета, каких Марк не то, что не видел, а даже не представлял, что кони такие бывают.

– Вот тебе раз, – он только покачал головой. – Никогда не думал, что у непарнокопытных бывают такие пепельные блондины. Но это круто и стильно, да!

Он подошел и погладил мерцающий упитанный бок.

– Это не твой, случайно? Не удивлюсь, если ты сюда на нем прикатил.

– Ттессенггерт.

Мальчишка сцепил поводья с фиксатора на стене – панель-стена поднялась, открыв за собой участок вымощенного пространства. Животное, методично дожевав еду, со спокойной отстраненностью двинулось в глухую белую мглу. Марк со свом спутником двинулся вслед. Они вступили в туман. Стук копыт привычным образом рассыпался по сторонам и доносился теперь сразу со всех сторон, только здесь не так явно выраженно, как там наверху, где «игхорг» окружал плотнее, так плотно, что уже едва виднелось полотно пути под ногами.

Шли они, очевидно, по улице. Дорога, огороженная по сторонам ажурной решеткой-заборчиком выстой в полметра, надо думать, являлась улицей – за ней в зону видимости попадали газоны – холодный изумруд травы, маленькие звезды цветков – мягко-розовые, жемчужно-янтарные, бархатно-голубые, мшисто-сиреневые (очевидно, «городской» стандарт); за газонами – все та же хитроумная чеканка оград-палисадов, за ней – палисадники, за ними – должны быть дома, в тумане уже не видно.

И снова – ощущение из всего этого, даже в этом глухом тумане, великолепия исходило одно – пустота, ничего, безжизненность.