Шрифт:
– Должно быть, жрет чертову кучу зелья.
– В таком случае, вам повезло, что вы не видите в магическом спектре. Воздух вокруг него заряжен чарами настолько, что едва не звенит. Жуткая картина. Будь я обладателем шляпы, определенно снял бы ее в эту минуту. Это самый большой корабль из всех, что когда-либо выходили в небесный океан.
– И самый уродливый.
– Не стану с вами спорить.
Последнее стало несомненным, как только неизвестный корабль сбросил с себя большую часть каменной маскировки. Впрочем, подумалось Дядюшке Крунчу, это было не самое подходящее слово. Этот корабль выглядел столь противоестественно, что даже уродливым его назвать было сложно, поскольку это слово не отображало близко его сути, как суть рыбы невозможно отобразить словом «чешуйчатая».
В обводах корабля не было холодной строгости боевых кораблей или спокойной деловитости грузовых шхун. Как не было беспечной ветрености яхт или смешной неуклюжести водовозов. Скорее, в нем было что-то от изуродованных Маревом рыб, которых иногда находят рыбаки в нижних слоях небесного океана – без глаз или с тремя хвостами или с когтями вместо плавников…
Борта корабля вздулись, словно их распирало изнутри чудовищным давлением, к тому же, несимметрично. Массивная надстройка выдавалась подобием огромной металлической опухоли, выросшей из корпуса и съехавшей набок, отверстия в ней скорее напоминали едва зажившие раны, чем окна или иллюминаторы. Корабельные трубы торчали в разные стороны, точно ощетинившиеся иголки, все разного размера и формы.
Десятки тысяч тонн изогнутого, перекрученного, застывшего в невозможных и противоестественных формах металла, который каким-то образом остался висеть в воздухе, освободившись от каменной кожуры – словно вызревший внутри острова страшный уродливый плод. Сравнение это казалось еще более уместным из-за окраски странного корабля – неравномерной, багряно-черной, хорошо видимой даже сквозь густую каледонийскую облачность.
Дядюшка Крунч безотчетно сложил грузовые захваты в подобие символа Розы.
Спасительница и покровительница всех небоходов, владетельница бескрайнего небесного океана, только на тебя уповаем, в гневе или радости, на сверхвысоких или сверхнизких…
Однако молитва затихла сама собой. На палубе «Воблы» тоже заметили страшного незнакомца.
– Святые сардинки!
– выдохнула где-то наверху Корди. Канат, тащивший голема наверх, сразу сбавил скорость, - Это еще что такое? Ринни! Габерон! Посмотрите на это! Ну и страшило! Это что, корабль дауни?
– Нет, корюшка, это не дауни, - Габерон утратил интерес к шуткам, дурной знак, - Даже дауни не строят ничего столь уродливого. Я не знаю, что это. Если на то пошло, я вообще не знаю, как эта штука держится в воздухе.
– Хватит молоть языками! – рассердился Дядюшка Крунч, все еще болтавшийся в петле, - Втяните меня на корабль! И заводите пары немедля!
Ему не пришлось долго ждать – сосредоточенными усилиями его втянули на корабль, хоть и не без труда. Барахтаясь у борта и тщетно пытаясь зацепить планшир непослушными захватами, Дядюшка Крунч успел трижды проклясть все ветра до единого. Старое тело противилось, после встряски на острове и поспешного бегства его внутренности звенели, словно содержимое котомки Тренча, а броневые пластины покрылись свежими вмятинами. Правая нога вновь подвела. Дядюшка Крунч не ступил на палубу баркентины с достоинством, как полагается небесному волку, а скорее рухнул бесформенной грудой.
Впрочем, этот конфуз никто не заметил. Вся Паточная Банда, собравшаяся на верхней палубе, приникла к планширу, разглядывая явившееся из обломком Эребуса стальное чудовище. Даже Габерон, к сломанной ноге которого Шму заканчивала привязывать самодельные лубки, не смог побороть искушения.
– Нет, это не дауни, - пробормотал он, - Это вообще ни на что не похоже. Словно его построили дикари с южных широт…
– Дикари летают на деревянных пирогах, а не стальных кораблях! – презрительно заметил Дядюшка Крунч, поднимаясь на ноги, но внутренне согласился с канониром.
Было в стальном чудовище, висящем в двухстах футах под ними, что-то такое, что наводило на мысли о дикарях-каннибалах, ритуальных плясках и страшных, изрезанных ножами, идолах. Возможно, презрение к чистым формам, которое было заложено создателем… Что-то первобытно-дикое, кровожадное, бессмысленное, что-то, что царило в мире еще до того, как зажглись первые звезды…
– Ты сказал, клад моего деда не пропал, - медленно произнесла Ринриетта, - Что ты имел в виду, дядюшка?
Капитанесса не успела снять с себя лохмотья, в которые превратился щегольской алый китель. Она стояла на ногах только потому, что держалась за леер, а лицо было густо покрыто сочащимися кровью отметинами, но ее глаза были глазами Алой Шельмы, а значит, у него не было права ей лгать.
Он лишь пропустил воздух через вентиляционные решетки шлема, чтобы изобразить что-то похожее на тяжелый человеческий вздох.
– Я думаю… Я думаю, это он и есть.
– Это?.. – капитанесса перевела взгляд на огромное железное чудище, - Постой, ты ведь не хочешь…
– Это он, - безжалостно произнес он, чувствуя, как плавятся внутренности от отвращения к самому себе, - Я думаю, это и есть «Аргест».
Ринриетта отшатнулась от него с ужасом в глазах.
– Нет! Это не мой «Аргест»!