— Что мешает? — повторил он как попугай, взяв с кушетки пульт и приглушая телевизор. — Нужно, чтобы ты, наконец, честно ответил на вопрос о том, где находится твоя голова.

— Она точно там, где ей следовало быть, — сказал я, что было ложью лишь отчасти.

— Правда, но насколько долго? Что будет, если что-то для тебя поменяется? — его голос был безразличным, его невозможно было понять, так же как и что-то распознать по его лицу.

Он имел в виду мое колено? Беспокоился о том, смог бы я физически быть способным играть на должном уровне, чтобы привести нас к Суперкубку? Или ему было известно о собеседовании Гвен?

— Я все контролирую, я чувствую свою силу. Здоровье, — сказал я, хотя чувствовал себя лучше, чем в прошлом месяце, но я был далек от того, чтобы называться здоровым. В конце концов, надо было побеждать или сдохнуть, как сказал тренер Уоллес.

Но это не должно быть как-то связано с Гвен. По крайней мере, на данный момент, мне нужно подождать пока все не уляжется, дать ей возможность оценить эту возможность в Нью-Йорке. Видит Бог, я не мог давить на Гвен, чтобы она приняла какое-то решение, но, возможно, я мог показать ей то, что у нее могло быть за пределами ее карьеры, рассеять ее страхи и дать возможность представить то будущее, которое включало в себя нас двоих вместе, и возможно после этого все бы разрешилось само собой.

— Нет. Я говорю о личном, — пояснил он, подтверждая этим то, что он говорил о Гвен. — Что произойдет, если что-то с этим пойдет не так? Разве это не станет отвлекающим моментом для тебя?

— Как я уже сказал, я все контролирую.

Он кивнул, но что-то в его выражении говорило о том, что Гвен была не единственной, о ком он беспокоился.

— Мальчики, ужин готов, — раздался голос Роуз, и мы простонали в унисон, поднимаясь с дивана.

Я даже не прикоснулся к закускам, которые она приготовила для меня. Я подумывал о том, чтобы спрятать тарелку, но Крис, как будто прочитав мои мысли, вырвал посуду из моих рук и проглотил все за четыре укуса.

Крис вытер пальцы о свои джинсы и сказал:

— Мама заказала кейтеринг в этом году, поэтому я не могу оставить просто так эту приличную фигню. Ко всему прочему, ты сам знаешь, какая ужасная эта еда из года в год. Поэтому я собираюсь хорошенько подкрепиться, прежде чем потеряю свой аппетит.

Правда?

— Пойдем. Давай поскорее покончим со всем этим, — сказал я.

— На сколько очков сегодня тянет Боб? — спросил Крис, пока мы шли на кухню, чтобы оставить мою пустую тарелку.

— На пять баллов, если судить по налитым кровью глазам, — сказал я, следуя за ним в столовую.

Роуз, Гвен и отец уже заняли свои места, когда мы зашли. Отец быстро поднялся, но даже не сделал ничего в знак приветствия, когда Крис занял стул рядом с ним. Я заметил, что в дополнении к полному стакану скотча у него было еще по бокалу белого и красного вина.

— А вот и вы. Так приятно, что вы присоединились к нам, — сказал отец, его голос был полон сарказма, и я мысленно исправил то, что сказал Крису недавно — отец скорее был ближе к восьми баллам по шкале опьянения.

Я уселся на стул рядом с Гвен.

— Пахнет просто потрясающе, Роуз, — сказал я, указывая на дымящиеся блюда, расставленные на столе из красного дерева.

Она негромко высказала свои благодарности, в то время как отец высказал все в открытую.

— Ага, но это не так прекрасно, как еда, приготовленная Гвен. Не так ли, сынок?

— Гвен — исключительный шеф-повар, — сказал я, не уверенный, к чему вел отец свой разговор.

— Как удачно ты взял ее на работу, чтобы она управляла кухней Stonestreet’s, — сказал он.

— Критики думают точно так же, — сказал я, страх осел словно тяжкий груз внутри меня.

— Я так рад, что для тебя все так отлично складывается в том, что касается твоего детища, — сказал отец, теперь его тон был таким же пренебрежительным и непочтительным, как и у Фила. — В особенности сейчас, когда все приоритетные для тебя задачи сосредоточены в одном месте…

Гвен приподняла бровь, глядя на меня. Я покачал головой. Для нее было непривычным стать свидетелем того, когда мой отец был в таком состоянии, и ей было неизвестно, что праздники были единственным поводом, когда мы позволяли ему вести себя как мудак. После Нового Года он приносил невнятные извинения, и весь сор благополучно сметался под ковер до следующего года.

Мне потребовался самый первый праздник после смерти мамы, чтобы в полной мере осознать тот факт, что люди справляются со своим горем по-разному. Пока я ежедневно скучал по маме, научившись жить с этой болью, которая так и причиняла дискомфорт, я просто принял это как данность. Мой отец же напротив абстрагировался от боли, отгородившись от этой потери, отказываясь говорить о маме за исключением редких случаев. И даже после этого, вместо того, чтобы поговорить о ней, он срывался так, как он делал это сегодня.