— Неделя прошла, — задумчиво произнес Оливер, заметив, куда та смотрит. — Сомневаюсь, что хозяйская дочь могла выжить в глуши. Эта сумасбродка дальше Змеиного витка никогда и не убегала. Вспомни, как она пыталась развести костер и спалила себе платье или воткнула острогу в ногу Альбрехту, когда мы ловили рыбу.

— Елена опытная лучница и в седле хорошо держится. Свой шанс она не упустит.

— У Грога тоже был шанс. Как-то раз этот петух хвалился, что у него хватит навыков свалить любого наемника. Ну и где он теперь со своими навыками? Север редко отпускает людей.

Анабель резко встала, глянув на парня с пренебрежением.

— Ничего он не хвалился! У Грога действительно талант, а вам просто завидно, что кто-то может делать что-то лучше вас. Допустим, я тоже не похожа на обычную крестьянку. Пока вы хлещете эль и отращиваете брюхо, мы работаем над собой, ради свободы и собственного будущего.

Оливер встал и замер напротив. Она была ниже ростом и носом едва доставала до его плеча.

— Вот именно. Ради себя, — сухо заметил сын крестьянина и, взяв ее за подбородок, заставил смотреть в глаза. — Пока мы гнем спину в поле, вы кривляетесь. Один гарцует с мечом, другая — ноги раздвигает.

— Эй! Захочу, вообще работать не буду!

— Хорошо. А я тебе говорил, какими пирогами за это кормят? Говорил о том, что такое высокий стратталитет? — уже вполне серьезным голосом произнес Оливер.

— И где ты набрался всего этого дерьма? Ну правда, ты же простой крестьянин, — страдальчески вздохнула она.

— Твой отец был поденщиком — свободным человеком. Мать — зависимой крестьянкой, — не унимался Оливер. — Женившись на ней, он тоже стал зависимым. Она родила дочь, которая любит кривляться и считает себя свободной, но которая, на деле, зависима вдвойне. Ничего не упустил?

— Ничего нового. Мой отец был идиотом, также как и тот, кто придумал этот сатталитет.

— Таков закон этого мира, Анабель. Записанный в Леронском сатуте, он существует уже тысячу лет. Наше общество — это слоеный пирог, а мы — тесто, из которого господа лепят все, что захотят. — Его голос стал тише. — Орвальд может женить тебя на любом крестьянине или предложить наемнику. Ты его собственность. Я очень тебя люблю и не хочу, чтобы нас разлучили. Если прилюдно объявим о помолвке в присутствии моего отца и нисманта, Лендлорду придется уступить. Мы оба будем свободны и наш ребенок тоже.

— Для пахаря ты слишком хорошо разбираешься в законах, — заключила она, обняв себя руками.

— Скажи спасибо доброму мастеру Тамадану. Знай твой отец об этой лазейке, не попал бы в рабство. Старый проповедник рассказал мне все, что нужно знать о крестьянском браке. Он по-прежнему готов быть нашим свидетелем. Соглашайся! Одно твое слово, и ты свободна.

В этот миг над горами показалась верхушка огненного диска. Сквозь кроны деревьев заструились золотистые ручейки света. Анабель осторожно коснулась его груди и отстранила. Она была готова к любым безумствам, но семейная жизнь казалась ей безумной сверх меры. Можно сказать, что им повезло. Нисманты редко предлагали помощь простым людям и еще реже соглашались что-то сделать задарма, однако то, что предлагал Оливер, было легко осуществимо.

На острове существовало три типа крестьян — зависимые батраки, такие как она, у которых вся жизнь проходила на ферме арендатора, свободные йомены, занимавшиеся собственным хозяйством и подёнщики — частично зависимые крестьяне, жившие на фермах и работавшие за еду, кров или золото. Семья Оливера относилась к последним. Таких работников у Орвальда за пределами домена было несметное количество. Лендлорд платил им мало, но в остальном они были свободны.

— Только это не свобода, — упавшим голосом молвила она. — Какой прок менять одну клетку на другую?

— В новой клетке тебя не будут пороть, а еще ты сможешь упражняться сколько угодно.

— Упражняться я могла и раньше, пока Елена была здесь. Скажи прямо — боишься до старости не успеть завести собственного зверька, да?

— Старость меня не пугает. Говорят, Реман I зачал принцессу Альму, когда ему стукнуло сто шестьдесят лет.

— Не сравнивай себя с избранником Нисмасса! Кажется, люди потому и прозвали его «Бессмертным». Он ведь даже не старел, и в сто шестьдесят выглядел на тридцать.

— Сто шестьдесят, — передразнил парень. — Можно подумать, ты знаешь, сколько это.

— Шестнадцать раз по десять, дубина. Это очень много!

Все это время ее взгляд скользил по кустам и камням, пока не остановился на мшистых глыбах у подножья утесов. Легкий ветерок зашевелил листву. Анабель замерла, заметив в зарослях маквиса две блестящие точки. Хватило мгновения, чтобы понять, где притаились наблюдатели. Она всегда дико злилась, когда кто-то лез в ее жизнь. Оливера с его нытьем еще удавалось как-то стерпеть, но посторонним такая дерзость не прощалась.