женщин», сгрудившихся в кучку на этой встрече, перемывающих кости

пьющим мужьям, прощающих их и придумывающих способы им помочь.

– Посмотрим, – солгала я. – Мне еще многое нужно сделать. – Ну вот, хотя бы

в этом не солгала.

Негодование захлестнуло меня, и я едва ли слышала остаток нашего

разговора. Конечно, я не хотела идти ни в какой Ал-Анон. Я только и делала, что помогала. Разве я мало для него делала – разве всего этого недостаточно?

Во мне вскипала ярость при одном предположении, что я должна делать еще и

еще больше, продолжая отдавать себя этой бездонной прорве

неудовлетворенных нужд, которую мы называли браком. Мне тошно было

подставлять плечо под бремя и чувствовать себя ответственной за успех или

неудачу наших отношений. «Это его проблема!» – молча кипела я. Пусть сам и

ищет решение. А меня увольте. Больше ничего у меня не просите. Просто

заставьте его стать лучше – и мне тоже будет лучше.

«У меня и в мыслях не было выходить замуж за алкоголика. Мой отец

был алкоголиком. Я так тщательно выбирала себе мужа…»

Повесив трубку, я потащилась в кухню, чтобы наскоро сообразить ужин. В

любом случае, это не мне требуется помощь, думала я. Я не пила, не

употребляла наркотики, не лишалась работы, не лгала и не обманывала тех, 20

кого люблю. Я удерживала эту семью в целости, иногда из последних сил. Я

оплачивала счета, вела домашнее хозяйство на скудный бюджет, была рядом в

случае любого ЧП (если ты замужем за алкоголиком, то этим самым ЧП несть

числа), преодолевала большинство трудностей в одиночку и беспокоилась, беспокоилась – вплоть до частой дурноты.

Нет, решила я, это не я – безответственная. Наоборот, я была ответственной за

всех и вся. Мне просто надо встряхнуться, начать заниматься своими

ежедневными делами. Мне не нужны никакие встречи, чтобы делать это. Я

просто изнывала бы от чувства вины, если бы пошла куда-то, когда у меня дома

столько работы. Господь свидетель, мне только дополнительной вины не

хватало! Завтра встану с утра и займусь делом. Все будет лучше – завтра.

Когда дети пришли домой, я поймала себя на том, что ору на них. Это не

удивило ни их, ни меня. Муж мой был легким в общении, он был «хорошим

парнем». Я была «стервой». Я пыталась быть приятной в общении, но как же

это было трудно! Гнев постоянно кипел во мне. Я так долго со стольким

мирилась! Я больше не желала и не была способна ни с чем мириться. Я всегда

держала круговую оборону, у меня было ощущение, что я каким-то образом

сражаюсь за свою жизнь. Потом, позднее, я узнала, что так и было.

К тому времени как домой явился муж, я предприняла вялую попытку

приготовить ужин. Мы ели, почти не разговаривая.

– У меня сегодня был хороший день, – проговорил Фрэнк.

«Что это означает? – подумала я. – Чем ты на самом деле занимался? Ты

вообще на работе-то был? И, сверх всего прочего, какое мне дело?»

– Вот и славно, – отозвалась я.

– А у тебя как день прошел? – поинтересовался он.

«А ты, черт возьми, сам-то как думаешь? – молча вскипела я. После всего, что

ты со мной сделал, как, ты думаешь, у меня должен проходить любой день?» Я

метнула в него убийственный взгляд, выдавила насильственную улыбку и

сказала:

– Мой день прошел нормально. Спасибо, что спросил.

Фрэнк отвел глаза. Он услышал то, чего я не сказала, услышал больше, чем я

сказала. Он понял, что дальше разговаривать не стоит; я – тоже. Мы как обычно

были в одном шаге от яростной ссоры, перечисления прошлых грехов и воплей, грозящих разводом. Когда-то нам доставляли удовольствие ссоры, но теперь нас

от них тошнило. Поэтому мы ссорились молча.

Дети нарушили наше враждебное молчание. Сын сказал, что хочет пойти

поиграть на площадку в нескольких кварталах от нашего дома. Я сказала «нет»; я не хотела, чтобы он куда-то ходил без отца или меня. Он начал ныть, что

хочет пойти, что он пойдет и что я никогда ему ничего не разрешаю. Я

завопила, что он никуда не пойдет, и точка. Он завопил в ответ: «Пожалуйста, я

должен пойти, все остальные дети пойдут». Как обычно, я пошла на попятный.