«Ладно, давай, иди, но будь осторожен», – предупредила я. Я была словно

21

потерянная. Я всегда чувствовала себя потерянной – с детьми и с мужем. Никто

никогда меня не слушал; никто не воспринимал меня всерьез.

Я сама не воспринимала себя всерьез.

После ужина я стала мыть посуду, а муж пошел смотреть телевизор. Как

обычно, я работаю, а ты забавляешься. Я беспокоюсь, а ты расслабляешься. Я

неравнодушна, а тебе наплевать. Тебе прекрасно, мне больно. Черт тебя побери!

Я несколько раз прошла через гостиную, намеренно заслоняя ему телевизор и

втайне бросая на него полные ненависти взгляды. Он меня игнорировал. Когда

мне это надоело, я неторопливо вошла в гостиную, вздохнула и сказала, что иду

во двор, собираюсь сгрести листья. Это, как правило, мужская работа, объяснила я, но, полагаю, и ее придется делать мне. Он сказал, что займется

этим позже. Я ответила, что «позже» никогда не наступает, что я не могу ждать, что мне стыдно за наш двор, забудь об этом, я привыкла делать все сама, и это

тоже сделаю. Он сказал: «Ладно, забуду». Я выбежала за дверь и, громко топая, стала носиться по двору.

Как бы я ни устала, ночь все равно настала слишком рано. Сон рядом с мужем

стал таким же напряженным временем, как и бодрствование. Мы либо вообще

не разговаривали, каждый сворачиваясь калачиком на противоположных

сторонах кровати, как можно дальше друг от друга, либо он предпринимал

попытки – будто у нас все в порядке – заняться со мной сексом.

Что так, что сяк – все равно напряг. Если мы поворачивались друг к другу

спиной, я лежала с растерянными, отчаянными мыслями. Если он пытался ко

мне прикоснуться, я леденела. Как он может рассчитывать, что я буду

заниматься с ним любовью?! Как может он касаться меня, словно ничего не

случилось? Обычно я отталкивала его с резким «Нет, я слишком устала».

Иногда соглашалась. Время от времени я уступала потому, что мне самой

хотелось. Но обычно, если я и занималась с ним сексом, то только потому, что

мне казалось, что я должна заботиться о его сексуальных потребностях, и

чувствовала себя виноватой, если этого не делала. В обоих случаях секс был

эмоционально неудовлетворительным.

«Может быть, твердила я себе, все еще исправится. В конце концов, эти

проблемы – его вина. Когда ему станет лучше, наш брак тоже станет

лучше».

Давным-давно я заткнула подальше свою потребность дарить и принимать

любовь. Я заморозила ту часть себя, которая чувствовала и любила. Я должна

была это сделать, чтобы выжить.

Я столько всего ждала от этого брака! Я так мечтала о том, чем мы будем

заниматься вместе! Ни одна мечта не сбылась. Я была обманута, предана. Мой

дом и семья – место и люди, которым следовало быть теплом, поддержкой, утешением, тихой гаванью любви, – стали ловушкой. И я не могла найти из нее

выход. Может быть, твердила я себе, все еще исправится. В конце концов, 22

эти проблемы – его вина. Он алкоголик. Когда ему станет лучше, наш брак

тоже станет лучше.

Но я начинала сомневаться. Он оставался трезвым и ходил на встречи

Анонимных алкоголиков уже шесть месяцев. Ему становилось лучше. А мне –

нет. Действительно ли его выздоровления было достаточно, чтобы сделать

меня счастливой? Пока его трезвость, похоже, никак не меняла мое ощущение

себя: тридцатидвухлетняя, опустошенная, использованная, нервная. Что

случилось с нашей любовью? Что случилось со мной?

Еще через месяц я начала подозревать то, что вскоре оказалось истиной. К

тому времени изменилось только одно – мне стало хуже. Моя жизнь

застопорилась до полной остановки; мне хотелось покончить с ней. У меня не

было надежды на улучшение; я даже не знала, что, собственно, не так. У меня

не было иной цели, чем забота о других людях, да и это не слишком хорошо мне

удавалось. Я застряла в прошлом, а будущее внушало мне ужас. Казалось, Бог

покинул меня.