А на одной из станций Коул увидел в окне такое, что рванулся к выходу, таща за собой Рина.

— Ты что? Ещё не наша…

— Погоди! Я должен взглянуть!

Они соскочили на платформу; Коул подбежал к самым перилам и уставился туда, где за рядами тёмных складов и ангаров раскинулось, насколько хватало глаз, ровное поле, окаймлённое далеко во тьме редкими огоньками. На поле застыли несколько маленьких, странно угловатых механизмов, отбрасывая длинные тени в свете фонарей.

Взлётный плац. И эти нескладные машины — махолёты, воздушные разведчики и курьеры, стремительные птицы Империи.

И что ещё изумительнее, на дальнем краю поля поднимались несколько причальных вышек, и к одной был пришвартован дирижабль. Небесный кит, подсвеченный снизу прожекторами, казался фантастическим призраком из небывалого мира снов. Громадный, он с дерзкой лёгкостью парил в воздухе, гордо растопырив хвостовые стабилизаторы и распорки двигателей.

— Гляди туда! Сейчас запускать будут!

Одна из взлетных полос продолжалась трамплином, приподнятым под углом на решетчатых фермах. И на эту полосу как раз выкатили махолёт, похожий на спящую летучую мышь. Вот машина «проснулась», и по бокам её развернулись, как веер, сложенные матерчатые крылья. Техники разошлись в стороны, и махолёт замер на старте — нелепый и пугающе хрупкий, так, что не верилось, будто он способен взлететь. И вот! из-под днища машины ударил дым: сработала подземная пневматическая катапульта. Махолёт покатился, набирая скорость, промчался по полосе — и взмыл с края трамплина в воздух.

На секунду друзьям показалось, что сейчас машина тяжело клюнет носом и врежется в полосу. Но за эту секунду махолёт буквально расцвёл в воздухе, распустил острые плавники узких стабилизаторов и закрылок, как невиданный цветок или рыба. И умение лётчика сделало своё дело: планер удержался в воздухе, поймал крыльями северный ветер и вознёсся над полем, плавно закладывая полукруг. Коул и Рин невольно присели, когда махолёт пронёсся над эстакадой — казалось, над самыми головами! — и ушёл навстречу городским огням.

Мальчишки провожали машину благоговейными взорами, пока её крылья не растаяли в зареве над улицами. Как бы ни изумил их Бомтаун, махолёт превзошёл всё.

Рин первым отвёл взгляд, огляделся по сторонам — и, вздрогнув, потянул Коула за рукав:

— Нам пора!

— Куда… Ох. — Только сейчас Коул заметил на краю платформы полицейского в мундире. Тот уже некоторое время с вялым интересом разглядывал двоих ребят без значков (а у Коула вдобавок свежи были на лице синяки от побоев), а потом всё же неторопливо направился к ним.

Коул с Рином сбежали по лестнице и юркнули под эстакаду. Можно было бы дождаться омнибуса, но тут на ступеньках показались ноги полица. Решение пришло мгновенно, и мальчишки бросились к подземке. Вниз по ступеням, и вот они уже очутились в вестибюле перед окошком кассы.

— Вроде, чисто, — оглянулся через плечо Коул.

— Смотри! — Рин обратил внимание на схему линий метро, выложенную на мраморной стене. — Можем и подземкой доехать, три станции.

Коул с сомнением взглянул на лестницу к станции. От мысли о том, чтобы лезть под землю, было неуютно.

— Вот тут сказано, — Рин перевернул карту. — «Пневматическое метро имени Мулера — одно из чудес Бомтауна, и самый скоростной вид транспорта. Три ветви метро пронизывают весь город, и ежедневно капсулопоезда перевозят тысячи пассажиров…».

— Ну, раз самый быстрый, то давай! — решился Коул. Показывать робость перед другом не хотелось.

Они сошли по ступенькам, и Коул в замешательстве оглядел подземный зал. Он думал, что здесь всё будет как на монорельсе, только поезда ходят по тоннелям. На деле, по обе стороны от платформы пролегали две громадные, метра четыре в диаметре, трубы светлого металла, уходящие в стены. В каждой имелась пара маленьких окошек и мощная стальная дверь с рукояткой-вентилем, как на подводном корабле «Морской Ёж» из романов про бравого капитана Сквида. У дверей дежурили техники.

На платформах толпились люди всех сословий, разбившись на стайки по цвету значков. (Коул про себя решил, что для бомтаунцев это уже некий инстинкт). И все дружно игнорировали пару «бесцветных» мальчишек, да и Коул с Рином на них не смотрели.

Куда интересней было разглядывать станцию, освещённую фонарями на высоких раздвоенных столбах. В дальнем конце зала на постаменте высилась посеребрённая статуя, и свет отражался бликами в металле. Статуя изображала человека в длиннополом пальто, с худым горбоносым лицом и моноклем в глазу; усы его были закручены кверху, а волосы зачёсаны назад. Человек держал на отлёте лист бумаги, словно разглядывал чертёж или декламировал стих. На постаменте было высечено всего одно слово:

«МУЛЕР»

Лампы озаряли и мозаику на сводах потолка, изображавшую сражение. Коул с содроганием рассмотрел фигуру в латах, с белым, красноглазым профилем — Эрцлав Батори, «Палач Севера»: вскинув меч, он посылал в атаку солдат с винтовками наперевес, навстречу выдвигающимся из тьмы чёрным кораблям… А чуть позади наместника был изображён всё тот же Мулер, властно простирающий руку; и за ним шли рабочие, взмахивали молотами и укладывали рельсы.

— Важный шиш, видать, этот Мулер, — шепнул Коул Рину. Видимо, чересчур громко — двое господ с жёлтыми значками взглянули на них с надменным презрением. Но тут станцию огласила трель звонка, и народ зашевелился, оживлённо потянулся к одной из труб.