И свет. Всё вокруг сияло и перемигивалось; радужные сполохи вставали над улицей. Горели керосиновые и газовые фонари на столбах; лампы подсветки отбрасывали на фасады зыбкие параболы света. Сияли уличные вывески — и витражные, освещённые изнутри, и невиданные, сплетённые из неоновых трубок всех цветов. Вспыхивали и гасли лампы, отчего изображения менялись. Бутылка накренялась над фужером, мужской профиль подносил к губам сигарету, красавица покачивала ножкой… И всё это било в глаза, ошеломляло и сбивало с толку.

Эстакады рельсоходов перекрещивались над улицей в два, в три яруса — и по ним проносились составы. Подземные переходы распахивались, словно освещённые пасти, а на зубах-ступенях просили милостыню нищие. Из люков и решёток курился пар.

И — люди, повсюду люди! Толпы текли по тротуарам, закручивались водоворотами на перекрёстках. Всюду лица над воротниками плащей, под капюшонами и полями шляп. (Плащи здесь, похоже, носили все — любых тонов и фасонов, с цветными значками на лацканах). И все куда-то спешили, толкались и обгоняли друг друга. Над толпой разносились звонки и гудки — это прокладывали себе путь повозки-велокэбы, и рикши крутили педали.

Толпа подхватила Коула и Рина, оторвала друг от друга и потащила. Коула толкнули в спину, наступили на ногу, обругали походя — и всё это разом. Мальчишка завертел головой, но друга заслонили толкущиеся спины.

— Ринель! Простите!.. пустите! — но бороться с толпой было всё равно, что с течением бурной реки. Коула чуть не переехал велокэб — коляска проплыла мимо, он даже разглядел скучающие лица расфранченных господина и дамы под пологом. Парень попятился, и налетел спиной на чугунную ногу фонаря. Недолго думая, он вскочил на столб и взобрался повыше: кто-то гневно окликнул его, но снять и не подумал. Кажется, в этом безумном вертограде никому ни до кого не было дела. Коулу показалось, что он углядел лицо Рина, но оно сразу скрылось в толпе.

Может, они так и потерялись бы; но тут над улицей раскатился густой звон металла. То ударил колокол, и сразу — снова. Отбил девять раз, и тут же зазвучал переливчатый звон меньших колоколов, задорно и весело поплыл над улицей. Коул повернул голову туда, откуда доносился звук. Вдалеке, в конце проспекта, высилась белоснежная часовая башня с подсвеченными циферблатами и островерхой крышей, украшенной статуями.

И, будто по сигналу, ритм движения толпы изменился: ручейки пешеходов потекли через проезжую часть, в переулки и в двери зданий. Толпа поредела, и Коул рассмотрел-таки светлую макушку и яркий шарф друга. Рин кинулся к нему, и вот они уже схватились за руки.

— О, змей! Они тут все трёхнутые какие-то! — Рин сам не заметил, как отпустил словечко, подхваченное от друга.

— Ага, — сдавленно согласился Коул. Идея спросить дорогу отпала совершенно: ещё прицепятся к приезжим. Ничего хорошего от Бомтауна он уже не ждал.

— Ладно. Давай пройдёмся, может, сами дорогу найдём.

— Знаешь, — устало заметил Рин через полчаса, когда обессилевшие мальчишки привалились к стене в сумрачном переулке, — я почти уверен, что есть другой способ.

Коул молча кивнул, зажмурился и потряс головой. Сперва он думал просто разглядывать вывески и указатели, но очень быстро этот план пришлось бросить — от обилия названий заболели глаза. Анкервилл был прост в планировке: именные районы и номерные улицы. Здесь же добрая половина улиц была названа в честь чего угодно — Бессмертных, машин, плодов и цветов, птиц, инструментов и деталей. Попадались аббревиатуры, непонятные, возможно, даже жителям улиц: «им. 5 ВЦКО», или «ПХТ ЖД», или даже «НИИ АГСМ ГыГы»! Некоторые улицы были двухъярусными — пролегали по эстакадам и мостам. Все столбы поросли гроздьями указателей и стрелок, ведущих не только в стороны, но и вверх, под землю, и даже наискось.

Прохожие шагали по своим неведомым делам, и никто не обращал внимания на мальчишек. Коул всё же попробовал пару раз заговорить с людьми, но те шли мимо, даже не глядя. Рина даже посетила жутковатая фантазия: они сломали себе шеи в том овраге, и теперь бродят по улицам привидениями… Не иначе, от усталости.

Привыкший замечать закономерности, Коул вскоре обратил внимание на одну вещь. Все, или почти все прохожие носили на одежде значки — цветные эмалевые кружочки. Он насчитал шесть цветов: красный, белый, чёрный, зелёный, жёлтый и сиреневый. Те немногие встречные, что не носили значков, имели забитый вид и торопились скорее убраться с оживлённых улиц.

— Это всё потому, что у нас этих значков нету, — сказал Коул. Он уверился в этой мысли, когда на одной из улиц, углядев вывеску с аппетитным бутербродом, хотел взять себе и Рину поесть — но на пороге лавки мигом возник охранник, и зыркнул так, что Коул поспешил отойти. И только тогда заметил на вывеске два кружочка, красный и жёлтый.

— И где же их взять? — без надежды на ответ спросил Рин. Коул лишь пожал плечами. Знать бы, для чего они вообще!

Переулок окатило светом фар, и подъехали несколько махоциклетов. Седоки спешились, привалили машины к стене, перекидываясь какими-то фразами и смеясь; один закурил сигарету и пустил по кругу. Трое парней и две девушки, хотя различить их было трудновато — настолько чудно они были одеты. Все в кожаных куртках с бахромой и цепями на рукавах, с яркими нашивками на спинах. Волосы схвачены повязками и платками, а на шеях и запястьях поблескивали стальные украшения. Металл блестел и в ушах, и в губах ребят, а у девиц — даже в пупках: короткие куртки оставляли голыми животы.

Коул невольно засмотрелся, сам не зная, на что пялится сильнее — на девушек, или на роскошные машины. Махоциклеты сверкали хромом и пестрели росписью: у каждого двигательный кожух маховика меж колёсами под седлом был украшен рисунком. У одного были нарисованы черепа, у другого разбитый циферблат, у третьего абстрактный южный орнамент-мандала — в общем, каждый выглядел символом бунтарства, под стать хозяевам.

Настоящие «агрегаты», как называли их всадники — «агрегаторы», сокращённо «греги». Молодёжные колёсные банды больших городов.