— Вы что, совсем?.. — ужаснулся Рин, да и Коул почувствовал холодок.

Писк означал, что на часах у человека оставалось не больше суток. Оттого совсем поиздержавшихся прозывали «пискунами», или «мотыльками». Обычно их сторонились — доведённые до отчаяния люди готовы были на всё ради продления жизни, вплоть до грабежа.

Ведь когда остановятся Часы — с ними вместе остановится сердце.

— Конечно, — заторопился Коул, опасаясь, что доверчивый Рин полезет в сумку за шкатулкой с деньгами (всё же мало ли). У него самого оставалось пять дней с небольшим, но он без колебаний сотворил монету-день и протянул актёру.

— Благослови ангелы твою доброту!

— Да ладно, всего-то…

— Не только день цени, но каждый час, — возразил Баргудо. — Порой одной лишь минуты довольно, чтоб жизнь спасти, иль поломать навеки. К слову, юноши, ваша остановка!

Поезд проползал насыпью над оврагом, по берегам которого темнели строения. Коул и Рин взялись за руки, приготовившись к прыжку.

— Удачи, — непривычно кратко пожелал Баргудо.

— Спасибо вам, — неожиданно для себя обернулся Коул. — Серьёзно.

— Да! — поддержал Рин. — И вам удачи, и вообще…

— Ну, полно, друг. Не говори «прощай» — и, может быть, судьба сведёт нас снова… Всё, пора: вперёд!

И мальчишки спрыгнули.

Жизнь в бедном районе учит осторожности, и Коул до последнего втайне ждал подлянки. Ну как, тут они переломаются, а хитрый бродяга обшмонает их тела? Но склоны оврага поросли упругими чёрными мхами — так что они скатились вниз, ничего не разбив.

— Ух! Цел, Ринель?

— Ага… — Ребята поднялись, отряхнули одежду от моховой влаги. Проводили взглядом поезд — им ещё почудилась фигурка бродяги, машущего им из вагона: а потом огни поезда скрылись за пакгаузами.

Мальчишки немного постояли, вдыхая чужой воздух с запашком ночной сырости, гари и чего-то ещё. По дну оврага протекала хилая речушка, и в ней отражалось зарево города на том берегу.

— Ну, что, пойдём?..

Городские предместья напомнили Коулу родной Тёмный город; только этот и правда был тёмным! По сторонам улицы гнетуще громоздились многоэтажные дома, тянущиеся в тёмное небо дымоходами. Пугало то, что стены были слепы — ни одного окна. Лишь тусклые фонари горели над крылечками подъездов.

Под одним таким фонарём Рин остановил Коула и скинул с плеча сумку:

— Давай посмотрим, что твоя ма… ну, что у нас есть.

Кроме шкатулки, в сумке обнаружилось немногое. Пара комбриков, раскладная кожаная аптечка с пузырьками пилюль и капель в кармашках, несколько стальных стержней с загибами на концах (Коул с изумлением догадался, что это отмычки — даже представить, что у мамы такое есть, было дико). А ещё выкидной нож с деревянными «щёчками» рукояти. Коул нажал скрытый выступ, и в свете фонаря тускло сверкнуло лезвие в пядь длиной; он попробовал его пальцем, сложил и спрятал нож в карман.

Деньги из шкатулки поделили поровну. Когда Коул шепнул про себя «Время — моё!», и увесистая горсть монет растаяла в ладони без следа, он взглянул на Часы, и даже не сразу поверил своим глазам: у него на счету разом оказалось больше трёх лет! Сколько он себя помнил, в первой тройке «окошек» счётчика у него были одни нули.

— Надо какой-нибудь план города найти, — Рин запахнул на груди куртку и слегка запинался. Коулу тоже было зябко: здесь, в землях вечной ночи, было довольно прохладно. — Чтобы хоть знать, где этот район Шпиля.

— Найдём… Берегись!

Из-за поворота вдруг полыхнул ослепительный свет, и Коул едва успел отдёрнуть Рина с дороги — тут же мимо пронеслись несколько двухколёсных машин с ярко горящими фарами, увешанные цепями и флажками. Седоки разразились хохотом, бранью и свистом; и крики их растаяли в воздухе, когда стрекочущая стая исчезла в конце улицы.

— Ничего себе! — выдохнул побледневший Рин.

* * *

Коул думал, что они просто спросят у кого-нибудь дорогу. Но редкие прохожие будто не замечали их, и прятали лица в воротниках плащей… А потом фонарей на улицах стало больше, откуда-то возник негромкий, нарастающий шум — и вдруг, неожиданно для себя, друзья вышли на освещённую улицу. И сразу отпрянули, когда мимо проехал махомобиль, а навстречу ему ещё один; и ещё, и вон!.. Машины текли по улице рекой горящих фар и стальных бликов на крыльях.

Улица поражала. Огромные здания почти не имели окон, лишь кое-где виднелись ряды узких бойниц. (И то, зачем окна там, где не бывает природного света?). Зато каждый дом был словно высечен из гранита — сплошные прямые линии, рёбра и перемычки, нависающие уступы балконов. Карнизы бугрились кубическими орнаментами; а фасады украшали барельефы и мозаики тусклых тонов — сплошь сцены трудов и подвигов. Угловатые людские фигуры заносили молоты и кирки, лили металл, клали шпалы. Резкие тени и отсветы оживляли картины, казалось, что великаны сейчас сойдут со стен и зашагают через толпу.