Бойцы пошли в наступление. В клубах газа замелькали тени, загуляли дубинки по головам и плечам. Сапоги топтали, вминали в землю и транспаранты, и руки ползущих людей. Стоны, крики боли и рыдания повисли над побоищем. Внезапно среди дыма с яростным рёвом распрямился чернокожий гигант. Страшный, с налитыми кровью глазами, он размахнулся — и боец завалился назад с расколотыми линзами маски. Рабочий свалил ударом ещё одного, пинком в щит опрокинул третьего. Четвёртый щёлкнул рычажком на поясной коробке, и внутри завизжала пружина, вырабатывая искру. Разряд хлынул по проводу в дубинку — и этой дубинкой боец ткнул чёрного гиганта. Рабочего тряхнуло, глаза его закатились, и он осел на колени: навалившиеся каратели задавили его щитами.

Лигби отчаянно пытался выползти из толчеи пинающих ног. Кое-как продрав глаза, он разглядел согбенную фигуру проклятого мужичонки — тот, невредимый, юркнул за спины оцепления. И это было последнее, что успел увидеть Лигби — потому что секунду спустя полицейский сапог ударил его в голову. Небо с землёй перевернулось, всё закружилось и провалилось во тьму.

* * *

Коул не сразу заметил, что в вагоне как-то потемнело. Сперва подумал, собирается гроза: потом вгляделся — и, вскочив, высунулся наружу. Ветер заиграл его волосами.

Небо меняло цвет.

Он привык, что небо над Анкервиллом всегда одинаковое: сизовато-синее на востоке — и расцвеченное персиковыми и розовыми тонами заката на западе. Часто его скрывали тучи, в морозы оно казалось выше и прозрачней, но и только. А теперь закатное зарево поблекло и расслоилось над горизонтом. Восток загустел синими сумерками, и в небесной выси проклюнулись белые огоньки.

— Это… — Рин с трепетом указал пальцем.

— Да, отрок, — кивнул Баргудо, явно довольный их изумлением. — Первые звёзды!

Коул напряжённо всматривался в окрестности, будто надеясь поймать взглядом и удержать отблеск гаснущего дня. Тени наступали из горных расщелин. В какой-то миг земля вдруг исчезла, и поезд загрохотал по мосту над горной рекой — Коул вздрогнул, но не отпрянул. Далеко внизу в речной глади отражались сиреневые мазки облаков.

Закат угасал за горизонтом: и вместе с тем далеко впереди возникло и начало разгораться далёкое, зеленоватое зарево. Ветер пахнул в лицо странным, едким запахом гари.

— Чуете? — Со странным огоньком в глазах Баргудо поднялся на ноги. — Ветер несёт чад. Это дымят литейные заводы и плавильни Огненного Пути, в чьих каменных недрах никогда не гаснет огонь. Там куётся стальная мощь Империи! — Поезд сделал поворот, и в ложбине меж гор сверкнули россыпи городских огней.

— Добро пожаловать, юнцы! — Баргудо простёр руку, будто встарь на сцене. — Добро пожаловать в Бомтаун — Город на краю ночи!

Нигде, кроме Анкервилла, Коул не бывал. И в своих поездках на Свалку привык, что город заканчивается и начинается вдруг. Тянутся мимо родные «тёмные» кварталы, потом краешком трущобы, чахлые предместья — и всё. Свалка находилась за городом, как и вокзал: вообще, заводы и вокзалы (да и любые объекты, на которых активно использовались Камни Времени) всегда строились подальше от жилых районов, во избежание аварии.

Бомтаун же начался исподволь, незаметно. Сначала замелькали огни деревенек. Коул удивился: разве может расти что-то в вечной ночи?

— Грибные хозяйства, — пояснил Баргудо. Среди барачных домов светились стеклянные купола теплиц, будто огромные лампы. — Растят чистые грибы, не болотный дикорост… А вон дрожжевые фермы, — во тьме проплыли мимо тёмные громады башен, и холодный ветер принёс кисловатый, сырой запах.

Поезд сбросил скорость, будто устал, и не спеша втягивался в город. Зарево огней разгорелось на пол-горизонта, кое-где его прокалывали яркие сполохи. А в стемневшем небе высыпали звёзды.

Друзья заворожено разглядывали мерцающие огоньки в сливово-синей небесной тьме. Они одновременно манили и пугали. Ночь в культуре Империи была символом греха: в Ночную провинцию ссылали на каторгу, а воров и мошенников называли «ночным народом»… Облака плыли по небу, скрадывая звёзды. Один огонёк привлёк внимание Коула — он был ярко-красным, и двигался.

— Глядите!

— Где? А, это дирижабль, — сощурился бродяга. — В Бомтауне воздушная база для махолётов, и небесных торговцев они тоже принимают…

Его прервал механический писк. Баргудо осёкся, и задёрнул рукав пиджака. Во мраке вагона циферблат его часов светился оранжевым: вот он мигнул, и писк повторился.

— Ох. А песочек-то капает, — виновато усмехнулся трагик. — Жизнь утекает, как песок в часах, и не перевернуть их нам вовеки. Неловко вас просить, юноши, но не одолжите ли часочком?