Шрифт:
— Я знаю. Но на этот раз она говорила серьезно.
— И ты защищал меня?
— Дженезис, ты понимаешь, что мне тоже пришлось принять трудное решение? Ты знаешь, всю мою жизнь мне говорили, что это смертный грех? Что это убийство? Это самое худшее, что только можно сделать.
— И что я должна чувствовать?
— Оставить тебя — разрывало меня на части, но я не мог остаться.
— Куда ты пошел?
— Домой.
— И твоя мама спросила, почему тебя не было в школе? И ты рассказал ей все?
— Да.
— Значит, она победила.
— Ты не представляешь, как тяжело мне это далось.
— Мне очень жаль. Ты знал, во что ввязываешься.
— Ты всегда так говоришь, Дженезис. Ты всегда думаешь, что никто не может справиться с этим, и ты — единственная, кто борется.
— А с чем ты, возможно, мог бы бороться?
— Я люблю свою семью, Джен. Ты можешь не соглашаться со всем, что мы делаем, но они воспитали меня. Они сделали меня. И ты любила меня за меня. Веришь или нет, но это не соревнование между тобой и моей матерью.
— Питер, я действительно люблю тебя.
— Я тоже люблю тебя, Дженезис. Всем своим сердцем. Я просто испугался.
Молчание.
— Мне бы хотелось посмотреть наши отношения на повторе и увидеть, где они на самом деле сломались, — наконец говорю я.
— Я тоже этого желаю.
— Однако мы не можем.
— Я знаю.
— Мне жаль, что я позволила своей семье встать на пути.
— Я сделал то же самое.
Неужели любовь должна быть такой жесткой? Это всегда так?
— Я хотела, чтобы это было всем.
— Это и было всем.
— Я не знаю, как быть без тебя.
Наши лица так близко друг от друга, мы будто собираемся поцеловаться. Мы так прекрасно целовались. Прекрасный, пылкий, душераздирающий поцелуй. Я хочу верить, что чувствовала настоящую любовь. Что моя любовь к Питеру и его любовь ко мне была настолько реальна, что могла прорваться через горы и частично моря и все такое.
И возможно, так и было.
Наши губы встречаются. Потому что они должны. И это какое-то другое прощание. Такое, которое означает «привет» чему-то новому.
Он провожает меня до двери, потому что всегда это делал. Я хочу держать его здесь, держаться за него всю ночь. Но он уже опоздал. Он уже задерживается дольше, чем должен.
Мы входим в мой дом, и внезапно мне становится холодно. Тихо, душно. Будто мы ныряем в глубокий конец, проходя через дверь. Меня пронзает желание проверить маму. Но я борюсь с этим, потому что в данный момент хочу быть с Питером. Я хочу, чтобы он знал, что иногда это может быть о нас, а не о наших семьях. Но здесь слишком тихо. Слишком холодно.
— Мне нужно проверить ее.
Он кивает.
И когда я открываю дверь в ее спальню, вижу маму на полу, а не в постели, с пустой бутылочкой от таблеток, валяющейся рядом с ней, и всю перепачканную в рвоте, я кричу так громко, как может кричать человек, когда ему на голову обрушивается приливная волна.
Остальное сплетается следующим образом:
Я не могу видеть, потому что мои глаза полны слез.
Я не могу говорить, потому что у меня в горле полно клея.
Я не могу дышать, потому что не знаю, может ли дышать моя мать.
Тогда ЩЕЛЧОК! Я начинаю давить ей на грудь, как мы учились на тренировках, и делаю искусственное дыхание. Питер вызывает скорую, и в те минуты, которые на самом деле вечны, я дышу за нее, заставляю ее сердце биться. Я не собираюсь отпускать.
— Останься здесь. Останься здесь. Останься здесь. Останься.
Куда она хочет уйти?
— Останься здесь, мамочка. Ты не можешь меня бросить. Ты не можешь.
Я — ее дыхание, пока не появляется скорая и не берет все на себя. Огни, носилки, воздушный компрессор, поездка через Пойнт Шелли, все это размыто, мелькает, сливается, вращается.
Когда мы приезжаем в больницу, я должна позволить забрать ее. Я должна позволить врачам работать над ней. Теперь я бессильна. Мне не остается ничего, только ждать.
И Питер крепко держит меня, пока я жду.
АКТ V
СЦЕНА 1
Я просыпаюсь. Моя голова на плече у Питера. Я накрыта тонким бордовым одеялом. Это приемный покой. Пахнет хлоркой и чем-то сладким, похожим на клубнику. Питер просыпается со мной и притягивает меня к своей груди. Холодный металлический подлокотник между нами разделяет наши тела.