— Эй, а что, и вправду есть люди с разными глазами? Так, чтобы один глаз чёрный, а другой зелёный?

…

01/01/2014

…

Счастье. Что это? Сонм мыслителей бился над его определением, изучал, или пытался изучать его природу, пробовал на вкус, расчленял на составные и мешал в один ком с другими явлениями, производил сотни иных манипуляций. Добились они, мыслители эти, хоть чего-то истинного по отношению к "счастью"? Навряд ли. Можно, например, дать определение космосу, заземному пространству, как "чёрное ничто" и со спокойным сердцем отправиться почивать. Станет ли от этого космос "чёрным ничем"? Нет. Почему? Всё дело, конечно, в точке зрения. То же самое и с пониманием счастья. Оно у каждого своё, и невозможно описать "подлинное счастье", как невозможно расспросить каждого на предмет собственного ощущения счастья. Общё, эмоционально — это, само собой, радость, эйфория, блаженство и прочее, и прочее… Но можно ли сопоставить счастье пропойцы, утащившего бутылку вина из-под носа корчмаря с чувствами преступника, неожиданно получающего помилование, когда меч уже занесён над его шеей? По мне, так это вообще несопоставимо. Энтомолог счастлив, когда удаётся после десятков лет, проведенных в непроходимых дебрях, найти, наконец, неизвестный доселе вид невзрачного жучка. Шлюха счастлива, когда ежедневно избивающего её сутенёра убивают в уличной драке, а ей самой удаётся незаметно улизнуть от пристального взора "наследников" бывшего “господина”. Один больной счастлив, уговорив врача дать ему смертельную дозу препарата, избавляющего от непереносимых мучений. Другой больной счастлив, встречая каждый новый день всё ещё живым. У каждого счастье своё и каждый раз новое и неповторимое.

Сейчас, когда сижу в кресле гостиной дома Старшего партнера Дилана Бреннана и пишу эти строки, я тоже счастлив. Ночь. Наступил новый год. Пламя камина отбрасывает темно-рыжие всполохи на стены, кресла, ковёр, праздничный стол, диван, на котором, свернувшись клубочком и укрытая шерстяным пледом, спит моя Энни. Время от времени, я отрываюсь от записей и всматриваюсь в её лицо, частично скрытое тенью абажура настольной лампы. Недостающие детали воображение легко восстанавливает по памяти. У безликих вообще прекрасная память, не истончающаяся с возрастом, но в моём случае память безликого не играет особой роли: Энни, её лицо, тонкая фигурка, короткая стрижка — всё не просто запомнено, но оттиснуто на золотых стенах комнатки в глубине головы, куда помещается всё самое драгоценное в моей жизни. Мать, близнецы, отец (образ немного потускнел, но ещё чёток), Хэнран, Бэрейн, а теперь вот и Энни, моя женщина.

Если по совести, опираясь на традиции этого мира, то называть её своей женщиной, я пока не могу. Да, наша изначальная симпатия быстро, поразительно быстро, переросла в чувства (у меня куда раньше, чем у неё), но до сей поры, мы ограничивались поцелуями, объятиями, нежными прикосновениями и жестами, скрытыми, понятными лишь нам двоим. Судя по тому, как стремительно мы стали близки, наша близость вот-вот должна была стать абсолютной. Но не сегодня…

Энни была поражена жилищем Бреннана, его роскошью и безупречным интерьерным вкусом. В своё время, всего-то месяцем ранее, я тоже пребывал в изумлении, смешанном с восхищением и, чуточку, с испугом. Мне, пришельцу из мира насколько похожего на этот, настолько же от него отличного, всё здесь казалось чуть ли не божественным, трудно было представить, что простой смертный мог покуситься на эту роскошь и иномирность. Множество помещений вмещали в себя массу поразительных вещей: от устройств неизвестного назначения и замысловатых форм мебели, до стеллажей с огромным количеством книг. В Дорасе бумажные книги, сами по себе, были сокровищем; владевший несколькими, априори имел в обществе довольно высокий статус. Лорды и другие управители держали в своих сокровищницах несколько десятков. А настоящие богачи, способные влиять даже на лордов, располагали маленькими библиотеками. Само собой, были библиотеки и у гильдий, но о том, какие книги хранились в них, можно было только догадываться. При этом я думаю, что размер библиотеки Бреннана мог легко потягаться с любой из пяти гильдейских. С другой стороны, при наличии в этом мире глобальной информационной сети, о таком анахронизме как книга, вообще можно было бы забыть. Однако я считаю — это прекрасно, ведь нематериальные суррогаты до сих пор не в состоянии существенно потеснить Истинные книги с их позиций… Простите, я отвлёкся. Поначалу, в этом доме Энни казалась точь-в-точь, как и я: пришельцем из другого мира. Её так же будоражила вся эта небрежно-дорогая обстановка, и она так же робела, опасаясь сделать что-то не так, нарушить гармонию внутреннего мира дома Бреннана. Впрочем, уже через час она начала царить здесь с той же непринуждённостью, с каковой управлялась в кондитерской Паркера. Мисс Флауэрс (как я надеялся, пока ещё мисс Флауэрс) живо привела праздничный стол в надлежащий вид, переложила салфетки по-новому (в самом деле, получилось красивее), переставила приборы и украсила блюда с закусками. Единственное, что я успел спасти от напора Энни — это бутылка шампанского, которую заранее поставил в ведерко со льдом и в подходящий момент торжественно вынес на суд собравшихся.

— О-о! Джентльмен собирается напоить даму своего сердца? — Энни улыбалась, но чувствовалось, что она чуточку напряглась.

— Безусловно. Но если дама находит сей поступок недостойным джентльмена, то в холодильнике найдётся лимонад.

— Да ладно. Я всё равно умру от любопытства, если его не попробую. — она указала на бутылку в моих руках. — Но руководить процессом буду сама. Тогда я не смогу обвинить тебя в неподобающем поведении…

— Милая! Уверяю тебя — моё поведение будет исключительно подобающим!

Мы сели за стол. Предпраздничное настроение, таинственность, полумрак, создаваемый несколькими свечами, приятная фоновая музыка (я ещё не до конца разобрался во всех этих здешних музыкальных стилях, поэтому Дилан вручил мне несколько пластинок, показал, как включается стереосистема и сказал, что теперь-то всё должно пройти как надо). При этом, поначалу беседа не клеилась. Мы сидели, уставившись в свои тарелки, пили шампанское, не чувствуя вкуса, и, время от времени, обменивались ничего не значащими репликами. Наконец, я не выдержал и, обойдя вокруг стола, протянул руку:

— Кажется, самое время потанцевать.

Она удивленно вскинула глаза:

— Ты о чём? Я тебе говорила уже, что предмет "танцы" отсутствовал в моей школьной программе.

— Идём. Я буду вести, а ты просто следуй за мной и за музыкой.

Не то, чтобы я был выдающимся танцором, но какой-никакой опыт приобрёл ещё в юности, когда готовился к началу пути по стезе Ремесла. Безликий никогда не может знать заранее, кем он будет завтра — может, грязным неприкасаемым побирушкой, а может и светским львом, неутомимым партнёром на балах и столь же неутомимым партнёром в постели. По счастью, и первая, и вторая доля минула меня, но навыки должны были сохраниться.

Энни приняла мою руку. Тихий наигрыш какого-то духового инструмента, жёсткий ритм ударных, мягкое противодействие гитары — мы двигались полностью увлечённые музыкой. Энни зажмурилась, её пальцы крепко сжимали мои пальцы. Я же, наоборот, старался держать девушку как можно нежнее, как почти невесомую бабочку с крыльями из тончайшего шёлка, боясь нарушить волшебство момента и лишь время от времени чуть подправляя направление её движений. Постепенно напряжение начало покидать её тело, она почти что обмякла в моих объятьях, сцепив пальцы в замок за моей шеёй. Энни потянулась к моему уху и тихо-тихо прошептала:

— Люблю тебя…

Я помедлил лишь мгновение, стараясь удержаться под напором нахлынувших чувств:

— И я тебя люблю!

Чистая правда, чище самого белого снега, чище помыслов невинного дитя. Сама судьба уготовала мне бегство из родного мира и встречу с той, единственной, в мире новом…

Так мы протанцевали три или четыре композиции. Я шептал какие-то бессмысленные, но очень важные нежности. Энни шептала что-то в ответ. Потом, когда мы уже утомились, я подвел её к дивану и помог присесть, устроившись рядом. Энни положила голову мне на плечо и промурлыкала: