Те м вечером у Алессандры Аччай я гладил Бракко и Браккетту и не мог избавиться от вопроса, какой стала бы моя жизнь, если бы у меня была собака. Был бы я более счастливым или просто от меня бы больше воняло – если судить по запаху, который неизбежно сопровождал двух такс?

Как бы то ни было, тот вечер сыграл свою роль в нашей с Мариной истории. Марина, наблюдая за тем, как я, отдавшись воспоминаниям о своем кокере цвета шампанского с выразительными и добрыми глазами, с некоторой маниакальностью поглаживал Бракко и Браккетту, наконец-то нащупала мое слабое место. Я не знаю, инстинктивно она это сделала или сознательно, но ей это удалось. Она заставила меня рассказать мою историю, начав со слов: милый, я ведь тоже обожаю собак и мне тоже кажется, что они очень славные существа, и я, все еще витавший в своих сентиментальных воспоминаниях, услышал: знаешь, единственные дети в семье очень склонны заводить собак.

Я рассказал ей – опустив совсем уж патетические подробности – историю о кокере цвета шампанского с выразительными глазами. А Марина рассказала мне о Журне (уменьшительное от слова «журналист», кто бы мог подумать!), подаренной ей ее бывшим парнем, бывшим еще и хорошим другом Паоло. Бывшим – из-за его измены, – уточнила она, взглянув на меня каким-то особенно блестящим взглядом, но не стала углубляться, вернувшись к истории Журны, из-за которой ей пришлось пройти через боль и слезы, но в конце концов отдать ее, когда она вдруг с ужасом осознала, что ей нужно будет ехать в свою ежегодную командировку, а с кем же она оставит Журну?! Уж точно не с матерью! Да она бы и не взяла – ведь она постоянно путешествует! Тогда Журну поселили недалеко от Рима, у крестьянина, поставлявшего Марининой тете оливковое масло и помидоры, выращенные без удобрений. Мне это показалось немного жестоким по отношению к бедной Журне – такой благородной собаке. Из элитного дома попасть в крестьянское жилище. Кто знает, – спросил я себя, пока Марина убеждала меня, что жизнь Журны на природе претерпела серьезные изменения к лучшему по сравнению с городским существованием, – думает ли Марина о том, что собака потеряла не только хозяйку, но и социальный статус.

Несмотря на то, что истории наших собак были разными, мы почувствовали некую общность, которая лишь возросла в следующие дни. Аччай тем временем продолжала неистово заставлять террасу тарелками в форме собак, вся лучась счастьем от ощущения семьи – Паоло, Бракко и Браккетты.

Как мне объяснила Марина, это была чистая показуха, потому что на самом деле Алессандра только что рассталась с чиновником из Сената, ради которого она была готова бросить Паоло и даже это золотое гнездо на пьяцца Питагора.

В тот момент, пока незаметный филиппинский слуга выносил тарелки с яствами на террасу, среди опоздавших появилась Шанталь – Марина намекнула мне, что у них в прошлом что-то было с Паоло и что даже, возможно, все продолжается до сих пор, хотя он живет с Алессандрой. Знаешь, Паоло очень добрый, мы много лет общались вчетвером: я, мой бывший – Федерико, Паоло и моя бывшая лучшая подруга Лудовика. Я подумал, что это обычная история студенческих времен – в этот момент к нам подошла Валерия…

Чем больше я смотрел по сторонам, тем яснее понимал, что произошедшее когда-то между мной и Бенедеттой было просто проявлением физиологии, а те пары, которые остались с восемнадцати лет вместе, можно назвать скорее исключением.

Марина была другой. Сияние, которое я увидел в ее глазах несколько минут назад, вернулось, чтобы показать злость, которую она до сих пор испытывала к своему бывшему дружку, а особенно – к своей бывшей подружке. Говоря о них, она постоянно переглядывалась с Валерией, которая, очевидно, была свидетельницей предательства. Дело было так: пока Марина мучалась в командировке в бывшей Югославии, куда отправил ее университет (Я побывала в самых ужасных больницах мира и самых страшных разрушенных школах, – говорит Марина с подчеркнутым драматизмом в голосе), пока она терпела лишения и неудобства, сопровождающие жизнь настоящего репортера, ее бывший и Лудовика трахались с утра до вечера. Впрочем, знаешь, Андреа, к тому времени наши отношения уже изжили себя, но никто не хотел взять на себя вину за это, поэтому Федерико и подарил мне Журну – чтобы вернуть ту нежность, которой между нами больше не было, хотя мне все еще казалось, что она окончательно не прошла.

– Лудовика сделала мне очень больно, но и у нее жизнь была не сахар: выросла с сумасшедшим отцом, художником с манией величия, и матерью, очень красивой женщиной, сломанной мужем, который бил ее, да к тому же у нее была сестра, покончившая с собой. Я встретила ее недавно, мы не разговаривали, – добавила Марина, – она вся перекроена пластическим хирургом, но уверяю тебя, Андреа, у нее совершенно не было в этом необходимости… В общем, Журна постоянно напоминала мне о происшедшем.

– А Паоло? – не мог не спросить я, заметив, что сейчас она представила мне совершенно другую версию своей любви к Журне.

– Ах да, Паоло – он ни о чем не догадывался, – проговорила она жалостливым тоном с нотками сарказма. С другой стороны, он ничего не замечал и в те летние месяцы, проведенные в Арджентарио,[35] когда мы с Лудовикой каждый вечер гуляли, и она все время кого-то цепляла. В «Ле Стреге»[36] ее до сих пор помнят…

По правде говоря, у Паоло было на лице написано, что он милый парень, семейный, радующийся солнечным сторонам жизни, он просто не замечал ее темные стороны, в том числе и в людях. И, по-видимому, именно роман с Алессандрой после шока, вызванного поступком Людовики, в буквальном смысле восстановил его.

– Вся разница в том, что для Алессандры он стал опорой, чем-то вроде каменной стены, в которой она всегда нуждалась, – изрекла Валерия, демонстрируя неожиданные знания в области человеческих отношений (и это учитывая, что она не так давно потеряла девственность). – К тому же, – добавила она с нескрываемым высокомерием, – у него все это длилось недолго.

Когда Шанталь подошла к нам, а Браккетта окончательно устроилась на моей ноге, не подозревая, что мы сплетничаем о ее хозяйке, Марина прошептала мне с мечтательным видом: