Не влияла? Значит, я от природы раба смиренная, живущая чужим умом?!

Добредя до кровати, измотано опускаюсь на мягкую перину.

Зажмуриваюсь, успокаиваюсь и выдыхаю.

— Вы с самого начала знали, что я окажусь в плену?

Вспомнились слова Алевтины Грёжес на балу, что мне грозит смерть. Сейчас — это она и есть? Я проекция себя, поэтому столь ранима, или настоящая, но меняющаяся из-за сложившихся обстоятельств и свалившихся откровений?

— Знала. Отдохни, Ариш. После падения тебе необходимо восстановить силы.

Значит, я жива? Прежде чем забраться в постель и укрыться тёплым одеялом, подхожу к окну и задёргиваю шторы. Ничто не должно выдать, что я вставала.

Теперь уже, изучая белый потолок, внимаю новым откровениям королевы.

— Избежав насилия над твоей сутью, я, однако, притупила чувство вины за смерть Эйи и не позволила ненависти к барону дорасти до фатальности. Так сформировалась цельная личность, а не ослеплённая жаждой мести фурия, идущая по головам.

— Спасибо за это.

— Ариш, скорбеть нормально. Я не сдерживаю твои эмоции с того момента, как…

Снова открывается дверь, снова порог переступает ложный Орокиос. Многовато развелось двойников. Сначала Ари Шамэя со своим «красным шаром» и ненайденной копией. Затем Алевтина в моей ипостаси. Надеюсь, мать Мага жива. Насколько невредима — рассуждать не берусь, просто сердцем чувствую, что с нею должно быть всё в порядке. Интуиция? Или опять Ари Шамэя незаметно притупляет восприятие? Чему я вообще сейчас могу доверять?

Не выдавая душевных терзаний, гляжу на лже-храмовника.

— Как себя чувствуешь? — проявляет он интерес в своей обычной фривольной манере.

Хотя нет, не обычной. В глазах искорки наигранного веселья, на губах — фальшивая улыбка. С поверхности накинутой кем-то личины постепенно сползают яркие эмоции, присущие храмовнику, и их заменяют завуалированное неприятие да холодное пренебрежение. Пододвинув к кровати кресло, этот кто-то садится и кладёт принесённую книгу себе на колени. Чуть подавшись вперёд, накрывает мою здоровую руку холодной ладонью. Прикосновения Орокиоса всегда тёплые. Лишний раз убеждаюсь, что напротив меня подделка. Стараюсь не отшатнуться. Омерзение непередаваемое. Остаётся призвать в себе жрицу…

— Настойка помогла, боль отступила, — я отвечаю доброжелательно. — Что за вещь? — смотрю на небольшой фолиант в кожаном переплёте.

Орокиос неподвижен.

— Вещь?

С чего его парализовало?

— Книга, — уточняю, невзначай отстранившись.

Храмовник оживляется и расслабленно откидывается на спинку кресла.

— Томик Краля. Люблю на досуге почитать, знаешь ли, — довольно усмехается.

И всё же за его насторожённостью скрывается нечто. Разобраться бы…

— Любишь поэзию? — срывается с языка невольная язвительность, как если бы разговаривала с настоящим Орокиосом. Нет, стихи почитать на досуге я не против, но этого конкретного автора не перевариваю. Он — тщеславный мерзавец, ратующий за лишение женщин магии, ибо место каждой у очага и в постели мужа. Одно хорошо, поэт — иноземец и в империи не прижился.

— Иногда дозволяю, — отзывается лже-храмовник.

— И Краль тебе близок?

— Не читал ещё. Советуешь? — изображает наигранный интерес, за которым излишняя внимательность.

Атмосфера вокруг сгущается, предупреждая, что необходимо сбавить обороты, если не хочу преждевременного раскрытия.

— Он женоненавистник! — припечатываю автора, давая понять, отчего взвинчена.

Орокиос смеётся.

— Понял-понял. Не кипятись, Ариш. Сожгу книжку при первой возможности. Я женщин люблю, ты же знаешь, — он подмигивает и наклоняется ко мне. От ласкающего прикосновения к щеке вздрагиваю. — Что такое? — интересуется он сразу.

Стошнит сейчас!

— Немного побаливает, — скрываю негатив за достоверным недомоганием.

И правильно делаю.

— Прости, забылся. Чуть позднее принесу обезболивающее, а пока отдыхай, — на прощание гладит он меня по волосам и оставляет одну.

Нутро сворачивает от этого его «позднее». Как стемнеет — выберусь отсюда!

— Кто этот гад? — требую разъяснения у подселённой души.

— Ваниус фон Трис.

— Не следовало о таком молчать! — подскакиваю с кровати и, шипя сквозь зубы, брёвнышком валюсь на ковёр — тело сводит болезненной судорогой до холодного пота.

— Вернись в постель, Ариш, — нравоучительно говорит Её Величество. — Около суток необходимо бездействовать и позволить событиям развиваться своим чередом. Верь мне.

Хрипло дыша, с усилием карабкаюсь обратно на кровать.

— Рэк! Откуда боль…

— Ты поверила в целебность настойки, выпив простую воду.

— Значит, я виновата?

— Детали садового и комнатного интерьера отражают моменты твоего прошлого. Заметила? Феи на камине — подарок отца на зимний праздник, тебе исполнилось тогда пять лет. Сам камин — увеличенная копия камина из любимого кукольного домика Эйи. И кровать, на которой лежишь, была в нём. Раскрой глаза, тогда иллюзия падёт. Цепляясь за признаки безопасности, отгородившись от действительности, ты не спасёшь Алевтину и не спасёшься сама. Барон знает о слабости обладательниц Силы Камня. Камень — символ защиты. Поэтому, оказавшись на краю пропасти, ты погрузила себя в иллюзорный мир. Если ранят тело — ты спрячешься в кокон, ранят душу — позволишь себя убить.