Мне нельзя плакать и нельзя бояться. Что бы не происходило вокруг, беременная должна быть спокойна, как скала и весела, словно птичка весной. Это необходимо растущему внутри малышу, а значит — не обсуждается. Роман принес мне бутылочку с успокаивающим, понемногу принимаю. Я все утро поглаживаю свой животик и прислушиваюсь к нему, сидя в удобном кресле. И понимаю, что мы с малышом молодцы, нас так просто не возьмешь.

Пожалуй, мне не особо страшно, скорее мерзко. И не выходит из головы возможная связь первой «кончины» Ярика с сегодняшними событиями. Имитация смерти, похоже, сказалась не только на работе его сердца, но и не прошла бесследно для мозга.

Хочется сказать: «бедный Ярик». Так хорошо отрепетировал смерть, что она его и забрала. Но я согласна и с Федором: не рой яму другому — сам в нее попадешь.

Глотаю новую дозу успокаивающего и вдруг думаю: знал ли Ярик, что я тоже в башне? Он ведь собирался меня вернуть. Когда выиграл и всем доказал, какой он молодец. Вот только я этого давно уже не хочу. И за деньги не продаюсь. Если Ярик знал, то, получается, действовал по принципу «так не доставайся ты (в смысле я) никому»?

Вдруг вспоминаю — на встрече с Ястребовой-мамой, хоть я не смотрела специально на ее младшего, но точно помню — он дернулся в момент, когда выяснилось, что отец не изменил свое решение в завещании. Хотя наверняка уже знал о фантастическом выигрыше младшего сына. То есть, несмотря на удачу, мнение близких о нем не изменилось.

Так чего мой несостоявшийся муж добивался сегодня — так сильно хотел родительской любви и отцовских денег? Вроде бы возможно доказать в суде, что ты на самом деле живой и восстановиться в правах. Он наверняка знал многое о работе Эда и мог стать для папочки очень полезен. Надеялся, если он останется у родителей единственным, то и поджог маяка сойдет ему с рук? Или что на него не подумают?!

Какой кошмар! Точно, клиническая смерть у младшего Ястребова окончательно стерла границу между добром и злом.

То, что он и правда умер теперь, после того, как его официально похоронили и установили памятник — в чем-то даже логично. А то, что у меня нет остроты ощущений от дубль-два — так, наверное, приелось, как бы цинично это не звучало. Я же реально считала его мертвым тогда, в больнице!

А за Эда переживаю. Вот у него это и правда в первый раз. И для него брат не случайный человек.

Видела, как Эдуард с ребятами прошел в домик, где в последнее время жил Ярик.

Думаю и по-быстрому надеваю черное платье, которое купили для инсценировки, а оказалось... Иду к ним, вхожу и застаю обрывок разговора.

— Новые документы на него уже есть? — хрипло спрашивает мой мужчина, глядя исподлобья на мятую постель брата.

— Нет. Он так и не выбрал имя, — это говорит Федор. — Не мог остановиться ни на одном из тех, что я предлагал. Хотел чего-то исключительного.

— То есть его все еще официально не существует?

— Да. И логично будет похоронить его под той же именной плитой.

— Да, — выдыхает Эд.

Алекс наливает и подает всем немного виски в бокалах; кроме меня, конечно.

— В урне? — осторожно продолжает Федя. — Ты только скажи — мы сделаем. А тебе не надо этим заниматься.

— Да. Подготовь все. Вечером поедем на кладбище.

Вижу, как Эд тяжело дышит и то и дело сглатывает слюну; наверное, это внутренние слезы. Выглядит он неважно.

Замечает мое присутствие, подходит и говорит:

— Ущипни меня. Я, пожалуй, скоро сделаюсь суеверным — стоит что-то сымитировать, как оно исполняется. Придется за мыслями следить — как бы не сбылось.

— Думай о хорошем, — предлагаю я и легонько пощипываю его за бок, хотя лучше бы погладить.

Он пожимает мою руку кончиками пальцев. И снова обращается к Федору:

— И его деньги зависли?

— Да, все еще лежат. Теперь они, конечно, твои.

— Мне его несчастливых миллионов не надо. Переведи их моему папе... Нет, что я говорю — лучше маме. Хотя тоже нет, папа вопросами замучает. Лучше местному обществу защиты детей... Ты не против? — спрашивает у меня.

Конечно, нет. Все правильно. Вот как появляются меценаты.

Вспоминаю, что мы с Эдом с вечера ничего не ели, а мой мужчина еще и почти не спал. Кажется, Ястребова теперь нужно увести отсюда и попытаться отвлечь.

— Пойдем в наш дом, — говорю будничным тоном и тяну его за собой.

Соглашается почти сразу. Идем.

— Маме не буду сообщать, — говорит. — Да она и не поверит. Только что его видела. Он для нее все еще живой.

Обнимаю его за талию и говорю:

— Я восхищаюсь тобой, как человеком, честно — ты так заботишься о родных. Я помогу тебе похоронить брата. Буду рядом; я сильная, правда. Можешь на меня рассчитывать.

Кивает. Понимаю, что вместе переживать горе легче.

Мы что-то едим, то есть, в основном ем я, — аппетит есть. Потом ложимся в постель, невинно обнявшись. Нам надо отдохнуть.