креслами пилотов, радиолокационной антенны сорвало обтекатель. Не мудрено, что мощный поток встречного воздуха, разбиваясь об угловатую, ершистую

антенну, столь недвусмысленно выражал свое законное возмущение по этому

поводу.

Трудно порой в полете отличить громко кричащую о себе, но, по существу, безобидную мелочь от настоящей реальной опасности. Впрочем, эта трудность

существует, кажется, не только в полете.

408

* * *

Не заставила долго ждать себя — такие вещи, к сожалению, всегда легки на

помине! — и по-настоящему сложная ситуация. Вспоминать о ней до сих пор

неприятно, наверное, потому, что винить в случившемся кого бы то ни было, кроме самого себя, я не могу.

Тут мне очень хотелось бы написать, что, пролетав два с лишним десятка лет, я, окруженный почтительными учениками, многоопытный, до мозга костей

маститый, обрел, наконец, прочное место в царстве абсолютной непогрешимости.

А на собственные промахи прошедших годов получил право взирать со

снисходительной усмешкой мэтра.

Увы! Написать что-либо в подобном роде означало бы встать на путь

бессовестной лакировки действительности.

До непогрешимости после двадцати лет испытательной работы почему-то

оставалось почти так же далеко, как в дни давно прошедшей летной молодости. .

Конечно, вылетать в тот день не следовало.

И мне и Ф. Ф. Опадчему, в паре с которым мы должны были работать на

двух тяжелых реактивных кораблях, это было совершенно ясно. Смущала погода

— не то чтобы безоговорочно нелетная (тогда решить этот почти гамлетовский

вопрос — лететь или не лететь — было бы проще), а какая-то сильно

сомнительная. Мартовская оттепель, частые снегопады, падающее давление.

Взлететь — оно, конечно, всегда недолго, но, перед тем как взлететь, надо

каждый раз подумать и о том, как сядешь! Особенно на наших машинах, для

которых годился далеко не всякий аэродром. Поэтому мы с Федором

Федоровичем решили с вылетом немного обождать. Пусть погода сначала хоть

капельку приоткроет свои намерения.

И тут-то мы стали объектом воздействия «машины выпихнизма» — стройной

системы мероприятий, целеустремленно направленных на то, чтобы выпихнуть

нас в воздух во что бы то ни стало. Нет, я не очень обвиняю непосредственных

исполнителей этой операции. В их положение тоже надо войти. Они, бедняги, в

подобных случаях всегда оказываются между молотом и наковальней. .

409 В кабинет начальника нашей летно-испытательной базы были вызваны

метеорологи с синоптическими картами. Они доложили. . Впрочем, каждый

читатель, слушающий по радио прогнозы погоды, сам легко представит себе

четкость и определенность того, что они доложили.

«Машина выпихнизма» заработала сильней.

— Надо лететь! — гудел нестройный хор голосов различных

«руководителей» и «представителей».

Мы с Опадчим продолжали стойко обороняться. Это была, скажем прямо, нелегкая оборона. Казалось бы, чего проще заявить: «Не полетим!»—и вся

недолга. Заставить летчика-испытателя лететь в подобных обстоятельствах не

может никто. Но сделать такое заявление психологически очень трудно. Трудно

прежде всего потому, что летчик-испытатель не подрядчик, «берущийся» или «не

берущийся» за предложенную ему работу. Он член большого коллектива, где

каждый уже выполнил свою часть дела и получил, таким образом, полное

моральное право укоризненно ткнуть пальцем в единственного, который с этим

мешкает. Далеко не все окружающие смогут правильно истолковать

нерешительность летчика в этих условиях.

В самый разгар дебатов за широкими, обращенными на аэродром окнами

кабинета раздался могучий нарастающий гул, от которого задрожали стекла (а

равно, как я подозреваю, и души отвечающих за наш вылет лиц). По длинной

взлетной дорожке уверенно разбегался, чтобы уйти в воздух, гигантский красавец

самолет — точно такой же, как те, на которых должны были лететь мы с

Опадчим.

Эта капля переполнила чашу терпения уговаривающих и в то же время

решительно усилила их позиции.