И совсем уж марсианское зрелище — ночной полет над освещенными

лунным светом облаками!

Впрочем, и в непроглядно темную и безлунную ночь заоблачное небо может

предподнести неожиданный сюрприз — показать такое, что даже, увидав

собственными глазами, не сразу поймешь, что же это перед вами.

Представьте себе — вы летите темной ночью в стратосфере. Небо и

разбросанные по нему звезды гораздо

406

ближе, реальнее, осязаемее, чем далекая, невидимая (существует ли она на самом

деле?) земля. Звезд непривычно много: гораздо больше, чем можно увидеть снизу

сквозь толщу оставшейся сейчас под вами атмосферы. И там же, внизу, —

мутная, матовая чернота толстой сплошной облачности.

И вдруг что-то в окружающем вас мире меняется. В первый момент трудно

даже понять, что именно. Вы не столько видите, сколько чувствуете новое. Вроде

все вокруг осталось по-прежнему и в то же время чем-то неуловимо изменилось!

Проходит еще несколько секунд — и это новое проявляется. Проявляется в

виде таинственного, красноватого свечения лежащих впереди по курсу облаков.

С каждым мгновением свечение усиливается. И вот перед вами в мутной черноте

ночи тускло горит огромный — в десятки километров диаметром — бордово-красный, как нагретая до вишневого свечения поковка, диск. Впечатление такое, будто сама земля приоткрыла в этом месте свои расплавленные недра.

Звезд уже не видно — таинственное свечение затмило их. В мире нет больше

ничего, кроме абсолютной черноты кругом и горящих облаков под вами.

Это — ночная Москва.

Яркий свет ее огней пытается пробиться сквозь многокилометровую толщу

плотных облаков к небу, но, обессилев, достигает их верхнего края только самой

выносливой, красной частью спектра.

Описать это зрелище невозможно.

Его надо видеть. .

* * *

После многократных «обсиживаний» кабины, рулежек и пробежек в темноте

первый ночной вылет прошел без каких-либо затруднений. Оказалось, что

огромный корабль в ночном полете если и отличался от любой иной машины, то

только к лучшему: его мощные посадочные фары светили так ярко, что

позволяли обходиться без наземных аэродромных прожекторов. Это заметно

облегчало ночной взлет и особенно посадку: наземные прожекторы, как бы

сильны они ни были, освещают лишь какой-то определенный участок полосы —

район предполагаемого приземления, а свет собственных фар движется вместе с

самолетом и осве-

407

щает как раз то, что надо, — место, над которым машина окажется в ближайшие

секунды.

В одном из ночных полетов у нас случилось происшествие, сравнительно

мелкое, только потому и запомнившееся, что оно было первым (хотя, к

сожалению, далеко не последним), приключившимся со мной на самолетах этого

типа.Мы быстро поднимались в ночное небо и добрались уже до преддверия

стратосферы, когда раздался резкий, сухой, как при прямом попадании зенитного

снаряда, хлопок. И тут же вся кабина задрожала крупной незатухающей дрожью.

Перевод двигателей на малые обороты, «дожатие» и без того убранных

закрылков и шасси, переключение управления рулями на резервную

гидросистему — все это мы с правым летчиком Н. А. Замятиным, конечно, провернули в ближайшие же секунды — никакого эффекта не дали. Кабина

буквально ходуном ходила. Казалось, еще немного — и она вся целиком

отвалится от самолета.

Так, кряхтя и трясясь, мы и поползли из черной стратосферы вниз.

Экипаж молчал. Старый, опытный, тщательно подобранный испытательский

экипаж прекрасно знал, когда можно позволить себе поговорить, а когда надо, не

занимая переговорную установку, смирно сидеть на местах и ждать. Ждать

прояснения ситуации и, возможно, команд — вплоть до таких малоприятных, как: «Экипажу покинуть самолет!»

Лишь бортовой инженер Григорий Андреевич Нефедов сдержанно заметил:

— Возможно, обтекатель. .

И он оказался прав. Когда мы благополучно приземлились, подрулили на

стоянку и вылезли из самолета, причина тряски предстала перед нашими глазами

с полной очевидностью. С висящей на брюхе носовой кабины, как раз под