Воевода Михей так ругнулся, что Сэт подивился, откуда старый росомаха знает такие слова.

Все тела они сняли, потратив на то время, и придали их братскому погребальному огню. Копать могилу каждому не было ни времени, ни возможности, но они возвели над общим пепельным курганом грубо сколоченный знак Зверя, и на том продолжили путь, обещая себе, что, коль выживут, обязательно поставят новый.

Воевода кинулся в бой с именем любимой на устах. Старик, в чьей силе духа Сэт никогда не сомневался, обернулся для него Чернобогом, рубившим врагов направо и налево, проливая столько крови и забирая столько жизней, что молодому и юркому князю не снилось. Иной раз ему казалось, что Михей был бы лучшим предводителем.

Они бились с яростью, зажимая врагов в кольце. Росомахи не желали волкам дать ни единого шанса на спасение. Силы были неравными, но то ли росомахам повезло, то ли Зверь стоял на их стороне, а ярость была так сильна, что волки умирали один за другим, и там, где полёг один брат-росомаха, в землю отправлялось трое волков.

Сэт стоял в центре поля брани в окружении убитых. Кровь, залив его лицо, стекала по подбородку. Из рассечённой брови кровь заливала глаза, мешая видеть, но Сэт не чувствовал ни боли от ран, ни как гулко бьётся сердце в груди. Он жадно дышал, глотая воздух ртом, и смотрел на мертвецов. Меч вновь показался ему непростительно тяжёлым, будто не по его руку и честь. Рука задрожала, привлекая внимание князя. Он скосил на неё взгляд, попытался придержать запястье второй рукой, чтобы та не дрожала и меч не выпал вновь из ослабевших пальцев. Руки, залитые кровью, казались ему чужими.

— Князь!

Он оглянулся на крик, отнимая руку от запястья. По встревоженному лицу воина он понял, что случилась беда. Убрав меч в ножны, Сэт, переступая через врагов, шёл к причине юношеской тревоги. Он не знал, что увидит, но дурное предчувствие преследовало его от начала боя и до сейчас. Он всё гадал: что оно значит? Поражение ли в бою? Ведь они победили. Одержали победу, смяв отряд волков. Так что же не так? Павшие братья? Он знал, что не все переживут этот бой, но молил Зверя о прощении и милости для них и себя.

Росомахи, отделив своих братьев от вражеских воинов, бережно складывали тех в ряд: живых и мёртвых клали раздельно. Тех, кто был ещё жив, но умирал от ран, где лекари были бессильны, оставляли в кругу живых и крепких братьев, давая тем спокойно отойти в Чертоги Зверя в окружении близких товарищей.

Возле воеводы, отдавая тому последнюю дань, воины столпились, будто на похоронах. Роняли слёзы, оплакивая ещё живого товарища. Сэт посмотрел на них с неодобрением и едва ли не рыкнул, не понимая, что за настроение, но быстро смягчился, заметив и бледное лицо старика, залитое кровью, и рану на его животе — глубокую и опасную. Неприятный запах нутра и болезни говорил лишь о смерти, которая неминуемо настигнет воеводу. Лекарь был бессилен.

Опустившись на землю рядом с воеводой, Сэт перехватил руку Михея, сжимая его сухую ладонь крепко и уверенно.

— Держись, старик.

— Я отомстил за свою пташку, — сказал он с улыбкой, сжимая руку князя, но взгляд его, обращённый к небу, был неосмысленным и пустым. Душа покидала тело, и Сэт слишком явственно это видел. Не раны отнимали жизнь воеводы, а его желание в ином мире — в Чертогах Зверя — воссоединиться с любимой. — Она меня заждалась.

— Ты что удумал, старый дурень?! — Сэт заревел от злости и отчаяния. Осклабившись, он схватил воеводу за грудки и приподнял, неотрывно всматриваясь в бледное, залитое кровью лицо старика.

Воевода его уже не слышал. Улыбка на его лице была счастливой. Он видел, как перед ним, обернувшись молодой девицей, зайчиха ждёт его в лучах весеннего солнца.

— Заждалась…

Последние слова слетели с губ старика с последним выдохом.

Сэт закричал от бессилия и горечи, вжавшись лбом в грудь воеводы. Он плакал, не думая сдержать слёз от боли. Старик, который заменил ему и отца, и мать, и дядьку, умер у него на руках. Сэту казалось, что его нутро вновь исполосовали раскалённым ножницами. Казалось, что душу вывернули наизнанку, разорвали на куски и втоптали в грязь. Ещё одна частичка его сердца умерла вместе с последним дорогим ему человеком. Он потерял всех, кого любил. Даже тех, кого, как обманчиво думал, хотел спасти.

Ночь была тихой. Товарищи спали, пригревшись у костра. Ближе всех к тёплому пламени, завернувшись в меховой плащ, дремал мальчишка. Сэт всматривался в его лицо — всё ещё юное, но на нём залегла тень, согнавшая из тела детство и невинность. Он сам был тому виной, когда взял мальчишку с собой в опасное путешествие. Воевода Михей не зря ругал князя, чтобы не торопился, но кого он послушался? Не зря Михей поминал старого росомаху и его методы воспитания детей. Сэт с неохотой признавался себе, что поступает так же. Он взял мальчишку в дорогу, где опасно и смерть даже ближе, чем дышит в затылок, считая, что настало время закалить его настоящими боями и воспитать из него воина — преемника себе. Он оправдывал себя тем, что времена неспокойные и любой бой для него — князя — может стать последним. Сэт считал, что так защитит щенка, если взрастит из него дикую росомаху, чтобы он со слезами и кровью впитал в себя дух сражения и знал, что загнанный зверь сражается хлеще загонщиков, потому что у него нет выбора: бой или смерть.

Мальчишка рос, не зная любви матери и заботы отца. Сэт украл его детство, считая, что в их случае раннее взросление — спасение, но он ошибался и явственно видел, что натворил своими руками. Изменить уже невозможно. Он создавал копию себя, возможно, ещё более дикую и своевольную, более жестокого. И опасался, что в будущем его сын станет не меньшим тираном, чем Волк. Несчастье, которое он создал собственными руками.

С тяжёлыми мыслями Сэт провалился в сон.

Снег всё ещё падал, наметая. Не было ни ветра, ни метели. Лишь голые ветви тёмных деревьев, да и их чёрные стволы проглядывали в ночи сквозь снежную завесу. Призраки окружали трактир, выходя из теней один за другим, и покидали зимний лес. Медленно они шли к трактиру, будто мотыльки, что тянутся к свету, сходились к огню.